***
Думаю, конец света придёт именно тогда, когда между людьми сотрутся все различия. А разве не большие различия между людьми? Чем и хороши они, что если уж гадки, то хотя бы по-разному. И не только между мужчинами и женщинами, но и между людьми одного пола. Я противник унификации, этого уродства.
***
У мальчика зияла в сердце дыра размером с туннель. Он истреблял свои гениталии, прокалывал глаза, уши, нос, попу, расковырял голову, но в сердце всё сосало и сосало − отверстие тёмное. И не было лекарства от боли. Когда-то он выгнал из сердца любовь.
И что некогда такое прекрасное «Мы отменим границы…» обернётся для людей таким ужасом, кто же знал. Что сольются в едино понятия добра и зла, и человек снова − или только сейчас, впервы, − станет животным. Что так вот и наступит апокалипсис. Ибо не зачем станет больше и некуда.
***
Стриптизёр трясёт мошонкой, стриптиз любящие зрители − мошной.
***
Мы сидели с мышонком мокрые. Я на кровати, она – на мне, сжавшись в комочек и головку на грудь мне склонив. Потные волосы прилипли к моей шее. Целовал её в лобик.
***
Зюзин позвонил мне рано утром.
− Да?
– Здорово!
− Ну привет.
− Филипп! Это Зюзин, слушай я тут книгу классную достал − короткие рассказы Чехова: ночь, кошмар, деревня, такой мистики у него ещё не видел, не в бровь, а в глаз. Ты как? Подтянешься? Чайку Ленка заварила. Из Сибири, понял. Приходи.
– Ладно (не в силах даже отказаться).
***
У Ермакова вологодского есть чему поучиться нашим постмодернистам, сплошь страдающим копрофелией. «Посыпались на мостовую яблоки…» − это он про естественную потребность коней. Как хорошо. Настоящий русский рассказ, лечащий городскую душу; старобытный, простой. Создаёт нравственный климат и улучшает психическое здоровье, вот.
***
Ты говоришь, что любишь; хочешь придти, быть со мной. Приходи, пароль: жиды погубили Россию.
***
Ножка маленькая, зато полноги в рот залезает зараз.
***
В каком-то дворе убивали собаку, и слышался вой. На улице стояло хмурое утро. «Здравствуй, батюшка, дело есть», − сказал я, глядя в голубой небосвод под куполом храма, где из-за облаков выглядывали нарисованные ангелы; перекрестился. «Сейчас, только разоблачусь, − сказал друг моей юности, чуть задрав подрясник и показывая обутые уже старенькие гриндерсы с белыми шнурками. – И пойдём тогда».