Не успел он произнести этой фразы, как наш герой уже пожалел о том, что вообще отважился на эту беседу.
– Какой смысл серьезно говорить с человеком, – думал Сантьяго, – который не может или не хочет быть искренним? Который больше похож на актера нежели на доброго пастыря? С человеком, который большую часть своей жизни только и заботится о том, чтобы много есть, много пить, жить в роскоши, тратит много чужих денег? С человеком, который пребывает в полной уверенности о том, что он истинный «раб рабов Божиих», идеалист и защитник страдающих?
Трудно было понять, кто же на самом деле предстал перед ним? С чем приходится иметь дело? С откровенною глупостью? Либо со старыми дурными привычками, которые крепко- накрепко въелись в «плоть и кровь» этого человека, проникли во все суставы и поэтому стали неизлечимы?
Позднее, когда Сантьяго вспоминал эту встречу, он не мог, причем, как бы он ни старался, дословно воспроизвести ни одной услышанной фразы, настолько витиеватой была речь, обращенная лично к нему, со стороны столь уважаемого всеми оратора. Смысл речи также был слишком туманен, однако отдельные ее фрагменты все же не ускользнули от сознания молодого талантливого дворянина.
Если быть кратким, то епископ довольно пространно уверил Сантьяго, что не стоит так уж убиваться по поводу произошедшего. Что обращение еретиков дело, что называется, стоящее и, безусловно, полезное для государства. Что нет людей без греха. Что рукою военных водила рука проведения. Что, в конце концов, даже если и были кое-какие маленькие погрешности, то их можно загладить путем уплаты некоторой незначительной (по мнению епископа) суммы. И что пора уже молодому человеку задуматься о принятии сана и оставлении всего своего состояния в распоряжение его высокопреосвященства. Не упустил возможность он упомянуть и о том, что пора бы молодому герою посвятить свою жизнь служению высоким идеалам N…ского ордена, членом которого он сам и являлся.
На самом же деле речь получилась довольно большой, и на всем ее протяжении Сантьяго только и думал о том, как удержать на себе, все это время, маску серьезности, вдумчивости и сокрушения одновременно. Время от времени он кивал головой в знак одобрения, а когда считал нужным – делал жест правой рукой (поднося ее к подбородку) и, одновременно с этим, лицо его приобретало задумчиво-скорбное выражение. В конце беседы Сантьяго обещал крепко подумать над тем, что услышал, хотя думать, в принципе, было и не о чем. Так они и расстались; оба уверенные в том, что время было потеряно.