Наряды были из белого шелка, значит, и здесь, на фьордах, этот цвет считался символом невинности и чистоты. По скользкой ткани плелись узоры – вышивка, камни, золотые и красные нити, и все это складываюсь в дивные картины. Вот на многослойном подоле видны вершины заснеженных гор, вот непроходимые леса, а вот скользят в вышине странные и пугающие силуэты, то ли гигантских птиц, то ли… драконов? Я присмотрелась. И точно! На наряде нареченной образ чудовища был вышит многократно. Да и при выходе из Тумана нас встречали статуи с этим изображением. А с пристани я видела распахнутые каменные крылья других изваяний. Похоже, фьорды чтят этих древних монстров? Или считают, что изображение такого чудовища отпугнет реальных врагов? Диких зверей или захватчиков?
Вероятно, так.
– Обрядное платье по нашим обычаям каждая невеста расшивает сама, – проскрежетала старуха. – Но чужачке мы решили помочь. Вряд ли твоя затуманная Конфедерация научила столь тонкому искусству!
В выцветших голубых глазах мелькнуло недовольство, и я тайком вздохнула. Старуха оказалась моей будущей свекровью. И, похоже, она совсем не рада гостье из-за Тумана.
Мечта о тихом домике с мужем и ребятишками подернулась легкой ряской тревоги. Но тут девы ожили, затеребили меня, требуя скорее одеваться. Я выбралась из своего шерстяного платья, слегка смущаясь. Оголяться при посторонних я не люблю – стесняюсь своих пышных форм. Бабушка утверждала, что девушка должна быть хрупкой, как тростинка, отличаться равнодушием к еде, прямыми светлыми волосами, тонкими чертами лица, грацией, вежливой улыбкой в любой ситуации, изяществом манер и мыслей. Именно такой она и была. И дочь ее, моя покойная матушка, была такой, и кузина Розалинда, и все остальные женщины нашей семьи. Легкие, изящные, отмеченные чудесной русалочьей бледностью, томностью взгляда и плавностью движений. Все, кроме меня. Бабушка говорила, что я пошла в отца. В непутевого и случайного мужчину, непонятно как случившегося в правильной жизни матушки. Мужчина исчез так же, как и появился – внезапно. А я вот осталась. И выросла катастрофически непохожей на девушку из семейства Вилсон. На моей голове всегда был беспорядок буйных, каштановых с рыжинкой кудрей, изящество и грация сдались под натиском неуклюжести, на носу рассыпались совершенно простецкие веснушки, а пальцы оказались лишены музыкальной тонкости. У меня не было великолепного слуха и голоса бабушки – знаменитой оперной певицы, мне не передался мамин талант пианистки, не досталось вкуса и стиля тетушек-художниц. А еще у меня был возмутительно хороший аппетит и… очки. И, к сожалению, они не делали мой образ более одухотворенным, напротив – беспощадно упрощали.