– Вы действительно верите, что они это сделают?
– Вполне. Большие люди никогда не позволяют себя нагибать. Ни-ко-гда! Потому что, если кто-то из ближнего круга увидит – тебя можно нагнуть, обязательно попробует. В общем, придется принять их условия. Один рассказ я уж как-нибудь опубликую. А потом… Потом можно изучить возможности дать сдачи.
Карпов вскочил.
– Нет! Я не могу в это поверить! Расправиться с человеком из-за…
– С человеком! – Лучинский неожиданно засмеялся. – Эк вы хватили! Для них мы не люди. В этом со времен царя-батюшки ничего не изменилось. Люди – там. – Павел Борисович ткнул пальцем наверх. – А здесь – мертвые души. Одного не пойму, почему нельзя было сделать все по-людски? Позвонить, объяснить, чья это рукопись. Получили бы отзыв, с которым на Букера не стыдно подать. С нашим удовольствием.
Часы на стене пробили дважды.
– И что теперь делать? – спросил Геннадий Иванович.
– Как – что? Вам же объяснили. Писать рассказы – и ждать публикации.
Лучинский опрокинул в себя остатки спиртного. Это все больше раздражало Карпова.
– Вы так спокойно об этом говорите! Какие гарантии? Рукопись уйдет самотеком, имя автора никому ничего не скажет… А связи с миром они нас лишили.
– Есть много способов дать понять, что рассказ написан не новичком.
Геннадий Иванович при всем желании не мог разделить подобной уверенности. Должны быть другие пути! Должны!
– Разве на ваше исчезновение не обратят внимания?
– Вряд ли. Лето, сезон отпусков. Я сейчас на Мальдивах.
– Где?
– На крошечном острове посреди Индийского океана. О том, что я улетел, знают многие. О том, что внезапно вернулся, – никто.
– Внезапно вернулись с острова? Чем же они вас взяли?
Карпову тут же стало неловко за некорректный вопрос. Но Лучинский и не думал на него отвечать. Он с интересом рассматривал этикетку на бутылке.
– Какой благородный напиток. Надеюсь, последствия его потребления тоже будут благородными. Все еще не хотите присоединиться?
Геннадий Иванович с трудом подавил бушевавшее в груди раздражение.
– Нет, спасибо.
Критик вдруг посмотрел на него с тревогой.
– Только не говорите, что вы трезвенник! Два месяца пить в одиночку – этого я не переживу.
В холл вошла Кристина.
– Господа, для вас накрыт обед.
По дороге в столовую Лучинский приблизился к девушке и, наклонившись к ее уху, вполголоса спросил: