– Хорошенькое совпадение – Мона Лиза и фоторобот, – удивился я.
Тофель встал с кресла, прошелся по кабинету и задумчиво сказал:
– Одно время я очень сильно увлекался творчеством Леонардо – книги читал, репродукции его картин изучал и даже мечтал посетить Флоренцию, но последнее так и осталось в области несбывшегося. Думаю, если бы существовала машина времени и я смог бы слетать в шестнадцатый век, то мне определенно нашлось бы, о чем поговорить с этим великим флорентийцем.
– Вы правда этого хотите? – удивился я.
– Раньше хотел, – сказал Тофель. – А сейчас уже нет. Знаешь, я понял одну очень интересную вещь – каждый человек где-то в глубине души считает себя великим, достойным разговора если не с гением, то уж с самим господом богом точно, – Олег Николаевич усмехнулся. – Заносчивость и несовершенство – вот природа людей. Конечно, я тоже заносчив, и, наверное, даже слишком, но, в отличие от всех остальных, я хотя бы осознаю это.
Тофель замолчал, прищурился и сказал:
– По жизни я вольная птица, что хочу, то и делаю. Если меня вдруг когда-то закроют в комнате, я, наверное, сразу умру от одного только понимания того, что мои возможности ограничены четырьмя стенами. – Олег Николаевич посмотрел на меня, словно ожидая вопроса, но так ничего и не дождавшись, продолжил: – Знаешь, когда-то я мечтал стать художником, но сейчас понимаю: правильно сделал, что не стал им. Искусство – это особый язык, на котором художник разговаривает с людьми, и очень важно, чтобы они – зрители или читатели – этот язык понимали. И вот теперь представь, что я известный художник, например Малевич, и я написал какой-нибудь шедевр, да хоть тот же «Черный квадрат». И вот на вернисаже подходит ко мне какой-нибудь мужик и говорит: «О, вы нарисовали черный квадрат! Клево!»
Он многозначительно поиграл бровями.
– Бывает, – в тон его иронии ответил я.
– Бывает, – еле слышно и почти разочарованно подтвердил Тофель. – Но только после таких слов я сразу вытащил бы из кармана пушку и прямо тут же грохнул бы этого чувака хотя бы за то, что он, не имея вообще никакого представления о кубизме, притащился на этот чертов вернисаж. Откуда ему знать, что именно Малевич хотел этой своей знаменитой картиной? Откуда ему знать, что это не просто геометрическая фигура, заполненная черной краской, а своего рода апофеоз, вершина творчества и в то же время крах всех надежд, пустота, темнота? Разве такому уроду будет интересно, что к этой картине художник шел всю свою жизнь?