– Хамы! Скоты! Как смеете… – договорить не успел, как от сильного удара Кольцова сложился к ногам беглецов.
– Вот это ты зря, барин, не подумавши, – и уже товарищу: – Тикать надоть, Фимка, пока другие не сбежались, – Данила уже толкал дрезину, разгонял её. – По-моему, стекляшку я ему разбил, вот беда, как же он глядеть-то будет без стекляшки-то?
– Зря ты так, Данилка, – укорял друга Ефим, когда отъехали от злополучного разъезда на достаточное расстояние. – Он бы и так оставил нас в покое.
– Ага, оставил бы. Ты слышал, как он нас? Хамы, говорит, мы с тобой, да не просто хамы, а скоты.
– Прижухли нынче баре, а этот то ли не понял, то ли слишком наглый.
Местом для отдыха выбрали на повороте, где рельсы уходили вправо, чуть-чуть спускаясь книзу. Слева густой стеной стоял лес, справа – начиналось большое картофельное поле. На всякий случай дрезину отнесли подальше от железной дороги, спрятали за кустами, уселись на неё, развязали сидоры, перекусили всухомятку.
– Чаю бы, как-то не подумали, – Данила пристроился крутить цигарку, Ефим лег спиной на землю, широко раскинув руки. – Или хотя бы кипяточку.
– Хорошо, Данилка! Даже не верится, что домой едем.
– Хорошо-то хорошо, но что нас дома ожидает, вот вопрос? – Кольцов сильно затянулся, шумно выпустил дым изо рта. – Что делать дома будем? Опять к пану Буглаку в работники?
Ефим развел руками, удобней расположился на траве.
До войны оба работали у пана Буглака: Данила был младшим конюхом на конюшне пана, Ефим – подмастерьем на винокурне. Если бы не забрали в армию, то и неведомо, кем они к этому времени уже были бы. Сулил управляющий имением немец Функ Рудольф Францевич перевести Данилу в старшие конюхи, а Гриню как-то обмолвился, что, мол, пора и мастером становиться, потому как настоящий мастер Аникей Никитич Прокопович к тому времени уже состарился и еле передвигал ноги по цеху.
У одного и второго были и есть свои наделы, всего по десятине, но – свои. В любом случае с голода не помрут. Только бы волы целы были: без них не вспашешь.
– А я знаешь, о ком подумал? – Ефим мечтательно улыбнулся. – О Глаше и Марфе – соседках наших. Небось, выросли уже, заневестились?
– И что ты подумал об них? – Данила даже подался вперед. – И об ком больше?
– Не знаю как тебе, – Гринь сел, поджав под себя ноги по-турецки. – А мне глянется Глаша.