Ева-пенетратор, или Оживители и умертвители - страница 17
Они хотели быть защищёнными: от веселья, гибели, дикости, мудрости, чащи.
То есть от всего настоящего – защищенными до самой смерти.
И от искусства, что ли?
Искусство – потухшее солнце.
Из-за него Сесар Вальехо умер от голода, с окровавленными потрохами, без копейки в кармане.
Когда Солнце тухнет, оказываешься во мраке, на мокрой скамейке, незащищённым.
А когда ты к Солнцу летишь на игрушечных крыльях, – сгораешь.
Все вокруг только и делают, что защищаются – от солнца, от мороза, от заразы, от головной боли, от несчастья, от священной скуки, от наводнений и засухи, от террористов, от кентавров – и от мёртвого Вальехо тоже.
Но нельзя же быть как все, Катя!
Почему ты жадна не до жизни, а до одной защищённости от оной?
Это – смегма.
Поэтому выход один: незащищённость.
Это твоё единственное спасение, пройдоха.
Ты не кулебяка и не ананас, ты – Дёготь.
Тебя не сварили в бульоне и не замуровали в урне.
Катя, почему ты так поглупела?
Почему ты ничего не слышишь – как все эти толпы?
Почему ты всё время кладёшь в свой дёготь мерзкий мёд из пластмассовой банки?
Почему ты не подлинный дёготь?
Пойми: единственным твоим правом является право быть ничем не защищённым дёгтем.
Непризнанным, осмеянным, презренным, заброшенным и отвергнутым чёрным дёгтем.
А ты не дёготь, а какая-то дегтярная медовуха.
Опомнись и оживи, дорогая девочка Катя!
Блондинка и банан
Я полон людьми, как какой-нибудь удав – кроликами.
Ни одного из них я не прожевал, не переварил, не выкакал.
Как можно быть наполненным непереваренными людьми?
Это гнусно.
Я не желаю никакого знания, которое не вознаградит меня ещё большим незнанием.
Вся мудрость мира подобна речам банана, проглоченного блондинкой:
Но я не блондинка и никого за всю жизнь не пережевал, не переварил.
Ни Лёку Роденко, ни Александра Родченко, ни Римского-Корсакова, ни Рустама Хальфина, ни Сергея Третьякова, ни Сергея Кудрявцева, ни Даниила Хармса, ни Даниила Парнаса, ни Дмитрия Пригова, ни Дмитрия Гутова, ни Бориса Гройса, ни Борю Капышева…
Все застряли в горле – мёртвые, полуживые, требующие оживления, не способные на него.
Джордж Джордж
Лишь однажды встретил я стихотворца, напомнившего мне о поэтах подлинных – об оживителях.
Звали его Джордж Джордж, и он был из Нового Орлеана.
Этот парень приблизился к поэзии благодаря своей необычной болезни – злостной и гибельной.