Примерно ещё через полгода я стала фасовщицей, обретя собственный кабинет, где меня уже никто не трогал и не шпынял. В те далёкие времена в аптеку в деревянных решётках, обложенных стружками, привозились двадцатилитровые стеклянные баллоны с разнообразными жидкостями, например, с настойками или спиртами, которые мне предстояло разливать по двадцати, пятидесяти или стомиллилитровым флаконам. Расквитавшись с очередным баллоном, я тут же принималась за этикетки. Аккуратненько от руки я выводила: «Настойка стручкового перца». Вслед за этим специально сваренным клеем, похожим на сопли, я присобачивала этикетки к бутылочкам.
Разливать настойку пиона, пустырника или валерианы было одно удовольствие. По лету, когда стояла невероятная жара и в аптеке все двери были нараспашку, не единожды в фасовочную наведывались «шерстяные алкоголики» – коты, живущие окрест. Запах валерианы сводил их с ума. «Хвосты» готовы были следовать за ним даже на край Вселенной.
Когда же приходилось фасовать бутыли с йодом, который, как известно, не просто летуч, но едок, или нашатырный спирт, становилось совсем не сладко. Никакие тройные полотенца, завязанные на носу, не спасали – химозной вонью пропитывалось всё и вся. Пары проникали глубоко внутрь, заставляя фасовщика безбожно кашлять, чихать и «рыдать» над каждой бутылочкой.
Примерно через пару-тройку месяцев работы на фасовке я заработала первый ангионевротический отёк (или отёк Квинке), имеющий аллергическую природу. Тогда меня едва успели спасти, ибо отёк сразу пошёл вовнутрь. Работать и дальше на фасовке было сродни самоубийству.
Благодаря этой, так некстати вылезшей болячке, мама перевела меня на кассу, как будущего бухгалтера. И снова над моей головой собрались тучи, защёлкал грозовой бич, а с неба потекли струи грязи. Тётки бесновались, разговаривая между собой настолько громко, чтобы я могла расслышать каждое слово:
– Посадили овцу на кассу. Хорошо, когда мамаша начальник!
– Не говори! Наши девки без работы, а этой везёт, куда ни плюнь…
– Ага! Ворона-вороной! Два и три сложить в уме не может, а смотрикась – кассирка!
Без работы в начале девяностых в наших Залупцах куковали многие. Каждый родитель стремился хотя бы куда-то пристроить своего отпрыска, но далеко не всем сие счастье улыбалось.
Всякий день, переступая порог аптеки, я ненавидела её всё больше и больше. Меня выбешивало буквально всё, начиная с кассовой будки, к которой я была прикована, словно Бобик, и заканчивая моими «добрыми» коллегами, осыпавшими меня своими «эскападами».