Волна ледяной дрожи пробегает по телу. Застываю под этим грубым похотливым прикосновением. Даже слезы замерзают от ужаса.
Нет, нет, нет.
Точно множество железных молоточков бьют по вискам.
— А что ты так резко затихла? — хрипло бросает Лютый.
Больше не делает никаких движений. Но руку от меня не убирает.
— Громкая ты, смотрю, — хмыкает. — Давай, еще покричи.
Смотрю на него и не могу дернуться. Да просто шелохнуться не выходит под таким давлением.
— Тебя как зовут? — вдруг спрашивает он.
— Надя, — роняю прерывисто, едва различимым шепотом.
— Как? — хмурится, повышает голос. — Громче. Не слышу.
— Надежда, — выдаю чуть дыша.
Он опять ухмыляется. Мрачно. Как-то… порочно. Но все в нем такое. Взгляд. Повадки. Он весь будто пронизан чем-то хищным и грязным. А еще он точно одним своим видом давит, гасит любое сопротивление, постоянно вводит в оцепенение.
— Надежда, значит, — повторяет мое имя, будто смакует. — Надя.
От него это все звучит жутко. Этот обманчиво мягкий тон. И взгляд, который становится все темнее с каждой прошедшей секундой.
— Уберите руку, — бормочу сдавленно. — Пожалуйста. Уберите. Не надо…
— Что — не надо? — интересуется он с расстановкой.
— Ничего не надо, — выпаливаю. — Трогать не надо.
— Ладно, — говорит Лютый. — Руку уберу.
И действительно делает это. Неожиданно легко соглашается.
Уже чувствую в этом подвох. И не зря.
Скоро чувствую гораздо больше.
Его. Всего. Там, где была рука. Теперь… это! От такого ощущения аж подбрасывает.
Между нами теперь ничего. Совсем. Никакой преграды. Голая кожа.
— Не надо, нет, — брякаю в отчаянии, дергаюсь под ним, безуспешно стараясь выползти, хоть немного отстраниться. — Вы же обещали. Вы сказали. Вы…
— Руку убрал, — выдает будто издевается. — Что опять не так?
— Все! Пусти, пусти, — шиплю.
Пальцы сами сжимаются в кулаки. Бью его по груди, изо всех сил. Но он и бровью не ведет, просто наблюдает. А потом легко захватывает мои запястья одной рукой, заводит за мою голову, вдавливая в кровать.
— Заигралась ты, Надя, — хлестко заявляет Лютый.
Смотрю на него. Застываю от того, как выглядит его лицо сейчас. Жестко, мрачно.
— Завязывай это, — припечатывает.
— Что? — всхлипываю.
И злюсь на саму себя за беспомощность, за то, что ничего не могу сделать этому гаду. Чувствую себя такой слабой, жалкой. И грязной… от того, что он со мной вытворяет, как лапает, как унижает всем этим.