Серёга закурил и сразу закашлялся.
– Совсем не могу курить, – с сильным армянским акцентом проговорил он. – Хочешь? – он протянул мне сигарету.
– Легкие, что ли, у тебя не в порядке? – спросил я.
– Да, – ответил Серёга, хватаясь за грудь. – Туберкулёз. В открытой форме.
Серёга сполз вниз и стал просить охранника вывести его в туалет. Тот делал вид, что не слышит. Ещё бы! В вагоне ехало несколько сот человек, если каждого выводить, так только этим и придётся охранникам заниматься.
Внезапно Серёга стукнул ладонью по решётке с такой силой, что на миг показалось: она сейчас расколется.
– Открой, падла, а то выйду – глаз вырву, – сказал Серега. – Мне все равно не жить на свете.
Урки орали, требуя, чтоб охранники выгнали его в туалет. Конвойный схватился за пистолет и посмотрел на Серёгу свирепо, но вместо страха увидел свой приговор. Да, этот зэк, кажется, слов на ветер не бросал, и охранник это понял. Серёгу выгнали. После него стали выводить остальных. А потом даже принесли бачок с водой. Охранники торопили – пей быстрее. Кружка была одна, и Серёга, как самый уважаемый, пил первый, а после него – остальные. Задумаешься на миг: у него же открытая форма туберкулеза – однако только на миг, потому что на всё уже наплевать. Да и вообще, кто попал в тюрьму, то не знает, выйдет живым или нет, так уж до тонкостей ли тут – за кем пить?
Рёв в вагоне не умолкал. В одном из отсеков дрались – били молча и, видимо, с чудовищной жестокостью, так как в женском отсеке бабы завопили, чтоб охранники разняли дерущихся. Тем была неохота, но всё же отсек открыли и одного из дерущихся перевели в другой конец вагона. Зэк на ходу зажимал ладонями разорванный по углам губ рот. Кровь хлестала у него между пальцами. Потом поднялся страшный вой в женском отсеке – бабы били молоденькую зэчку за то, что та отдавалась охранникам в уборной за сигареты. Где-то снова вспыхнула драка, еще более свирепая. Полосатики в соседнем купе ревели: «Бей его, суку, порви ему жопу на 27 частей!» Потом поезд остановился. Вагон стих. Часть уснула. Остальным разговоры уже надоели.
Внезапно я поймал испытующий Серёгин взгляд.
– Ты какой национальности? – спросил он.
– Еврей.
– Еврей? – переспросил он удивленно, точно собирался добавить что-то вроде: «Ну что ж, бывает» или «Ничего не поделаешь». Но вместо этого он сказал: