Опомнившись, жаловался приятелям: «Втерся ко мне в семью, изображал непризнанного гения… Жену увел…» Но с напускной улыбочкой распевал в компаниях озорные частушки:
Ох, и песней хлестану,
Аж засвищет задница,
Коль возьмешь мою жену,
Буду низко кланяться.
Пей, закусывай, изволь!
Вот перцовка под леща!
Мейерхольд, ах, Мейерхольд,
Выручай товарища!
Уж коль в суку ты влюблен, —
В загс – да и в кроваточку.
Мой за то тебе поклон
Будет низкий – в пяточку.
Актеры вспоминали, как в репетиционный класс вместе с Мейерхольдом вошла красивая женщина, коротко остриженная, в кожаной куртке и в сапогах. Ей было лет 26–27, но смотрела она на всех строго и выглядела, пожалуй, чуть старше.
– Знакомьтесь, Зинаида Есенина-Райх, мой новый ассистент по биомеханике…
Вскоре Всеволод Эмильевич расстался с семьей. Ушел от женщины, с которой прожил двадцать пять лет, оставил трех дочерей. Но поступил в духе своих представлений о долге: отсек прошлую жизнь и даже взял новую фамилию, отныне раздавая автографы как Мейерхольд-Райх. Они стали одним целым, и он обязался создать из Зинаиды великую артистку. Как позже скажет драматург Александр Гладков, «она еще ничего не умела, но у нее был исконный женский дар – быть на высоте своего любимого человека, дар, превращающий судомоек в императриц. Полюбив, он сделал ее первой актрисой своего театра с той же не знающей оглядки смелостью, с которой Петр I короновал Марту Скавронскую».
Она слегка кокетничала: «Всеволод Эмильевич, у меня двое детей. Я устала и никому не верю». А Мейерхольд обнимал ее и повторял: «Я люблю вас, Зиночка. А детей усыновлю. Все будет очень хорошо».
Ольга Мунд вынужденно вернулась в Питер, проклиная и мужа, и разлучницу: «Господи, покарай их!» В 1939-м ее проклятия их настигли.
Позже Зинаида Николаевна пыталась объяснить своим повзрослевшим детям, что хотела продлить великому мастеру отлетавшую молодость. Она говорила, что не допустила бы расставания Всеволода Эмильевича с его первой семьей, если бы не было ясно, что там он будет быстро чахнуть, стареть и гаснуть. В том женском царстве на Всеволода Эмильевича уже начинали смотреть как на деда, у которого все в прошлом. Неумение поставить себя, готовность переносить лишения и неудобства, да еще радоваться при этом малому – все это вызывало в ней жалость, сострадание, желание опекать, заботиться…