Обитатель третьего барака не мог знать, что в пятнадцати километрах от его настоящего местопребывания бушует таёжный пожар, но это не имело значения. Их перевозили! Ежедневно, небольшими партиями. Вчера – шестой барак, позавчера – второй, сегодня настала их очередь. Куда – неважно. Дорога отсюда куданибудь – практически свобода. Вряд ли она будет короткой. А это значит, что кому-нибудь из охраны захочется освободить кишечник или вздремнуть. И может быть, оставшиеся из отпущенный ему Богом дней представится случай провести… не в изоляторе.
Заключённых партиями по трое провожали через распахнутые створки ворот из дворика, обнесённого высокой стеной сетки с колючкой наверху, к автофургону, у дверей которого стояли двое славных молодцов с автоматами на взводе. Конвой передавал им партию и удалялся за следующей. Те, кто стоял во дворе и ожидал своей очереди, безумными, счастливыми глазами наблюдали за церемонией. Особенно волновал их эпизод выхода за забор, автофургон же совсем не нравился. Но внешне ребята казались спокойными, делали равнодушные и отсутствующие лица, показывая, что им глубоко начхать, куда и почему их везут. В принципе, некоторым самым тёртым на самом деле было всё равно, опыт учил: если ты зэка, то не перестанешь им быть после небольшой тряски в автофургоне с решёткой внутри, отделяющей как от молодцов с автоматами, так и от выхода. Некоторые с удивлением разглядывали пустые «вышки» и тайком ощупывали потайные карманы – на месте ли табачок, но выскользнуло ли «железо»?
Единственными, кто не испытывал восторга от эвакуации, были легаши. В такое зябкое утро не доставляло радости болтаться на свежем воздухе. Те же, кому был обещан выходной, совершенно сходили с ума от ярости, беспричинно дёргались, раздавая зуботычины направо и налево и поминутно вспоминая маму. Иногда казалось, что именно эта мать-героиня произвела на свет практически всех зэка совместно с начальством зоны.
Чувствуя на себе пристальные и завистливые взгляды, Пахан нарочито артистично прошагал мимо «колючки» вслед за Кривым и Сычом и оказался в «предбаннике», почти на свободе, которая длилась двадцать четыре шага до фургона. Конвой торопливо развернулся и, чертыхаясь, распинывая грязь, пошлёпал за следующей троицей. Одна дверца фургона была распахнута, оттуда гремел одобряющий призыв: