Митя слушал брата с полуулыбкой, смотря куда-то поверх Гениной головы. Казалось, ему всё было нипочём. Тогда Гена поднажал:
– Ты сколько в церковь свою не ходи, один хрен, недоделком останешься, ясно тебе? Ты, прежде чем душу спасать, подумай, как твоим близким с тобой приходится! Богомолец, блин!
В этот момент Гена понял, что Митя сейчас даст ему в челюсть, но брат повёл себя неожиданно. Он молча повернулся, и зашагал прочь.
– Подожди. Подожди!
Но Митя не остановился. Он ушёл, а Гена остался. Догонять брата не стал. Постоял, слушая звук уезжающего лифта, затем громко, в голос, выругался и захлопнул входную дверь.
– А я ещё очень люблю про секты читать, – сказали сзади.
Гена сильно вздрогнул и выронил блюдце из рук. Оно упало, но не разбилось. Гена повернулся. Перед ним стоял Виталий, руки по швам, хитро щурился, словно хотел сказать что-то важное, но не говорил только лишь потому, что надеялся, что Гена сам всё поймёт.
– У вас нет такой книги? Про мормонов или про молокан? – добавил Виталий совсем уже каверзным тоном.
Тут Гена не выдержал:
– Вам чего здесь надо, а?! – взорвался он. – Машину стиральную? Я её не отдаю, ясно? Так что, до свидания, ясно или не ясно?
– Ясно, – сказал Виталий весело. – Спасибо за чай. Простите, если что не так.
Уходя, Виталий аккуратно прикрыл за собой входную дверь, а перед этим вполне серьёзно поклонился хозяину.
В квартире стало тихо и пусто.
Чувствовал себя Гена отвратительно. Появилась неоправданная слабость, как после болезни, и ещё что-то. Это был даже не стыд, а признание того, что всё бессмысленно в его жизни, и понимание, что именно в таком состоянии, человек и решается на убийство или на что-то в этом роде, потому что терять ему уже нечего.
Гена вернулся на кухню и сел на табурет, на котором умудрился заснуть Виталий. Каждое движение давалось ему с трудом. Он протянул руку и взял со стола рулон серебряной фольги. Отрывая от неё небольшие кусочки, Гена принялся сворачивать из фольги тонкие трубочки. Была у него такая дурная привычка.