Упьюсь его мольбой и миррою смиренной,
Заставлю предо мной колена преклонить,
Чтоб знать, дано ли мне в душе, навеки пленной,
Святой престол богов со смехом осквернить.
Когда ж мне надоест безбожно с ним возиться,
Я руку положу свою к нему на грудь,
И ногти, схожие с когтями хищной птицы,
Смертельный проложить сумеют к сердцу путь.
Как малого птенца, что бьется средь мучений,
Я сердце красное из жертвы извлеку
И, псу любимому давая на съеденье,
На землю я его с презрением швырну!»
Но руки к небесам, где пышный трон сверкает,
Задумчивый Поэт молитвенно воздел,
И молнии ума от глаз его скрывают
И буйную толпу, и собственный удел:
– «Благословен наш Бог, дающий чадам сирым
Боль в исцеление душевных гнойных ран
И тем живительным и чистым эликсиром
Готовящий святых к блаженству райских стран.
Я знаю, мой Господь, что примешь Ты поэта
В ряды победные Твоих святых дружин,
И место на пиру бессмертия и света
Среди Архангелов займет лишь он один.
Я ведаю, что боль единственная слава,
Чей вечный блеск землей и адом пощажен;
И нужно, чтоб создать венцов незримых сплавы,
Богатства всех миров и дани всех времен.
Все драгоценности исчезнувшей Пальмиры,