– Кто же делал эти фотки, если не дорогой наш Аркадий Савельич? – задала вопрос Юлия Ивановна, перелистывая пухлый журнал.
– Кому-нибудь заказал…
– Он что – дожидался смерти Вадима?..
– Всё может быть… Он и на кладбище был слишком оживлённый… – предположила Светлана Евгеньевна.
– И на поминках он тоже был какой-то. А ты – я забыла – была на поминках?
– Нет, – ответила Слоник. – На поминках я, как ты понимаешь, не могла быть…
– Прямо атака какая-то началась… – в голосе Юлии Ивановны проснулось любопытство. – Психическая атака!.. А про родительский дом в Приозерске Бруевич не интересовался?
– Юличка, видела я когда-то этот дом, – засмеялась Светлана Евгеньевна. – Ещё задолго до того, как занялась недвижимостью. Такое Бруевича не интересует.
– Когда успела? – удивляется Юлия…
– Вот успела… Давно продан… Купили «двушку». Там, кажется, живет её брат, Витькой зовут…
– Всё крутится вокруг жилья!.. – развела руками Юлия Ивановна. – Покупают-продают… А я по-прежнему загниваю в своей старой рухляди, несмотря ни на некогда высокие советские чины, ни на обещания интригана Сергеева, ни на свою древнюю вельможную фамилию…
Темпераментный монолог Юлии Ивановны прервал сигнал её же мобильного телефона.
– Алё! – она включила гаджет. – О-о-о!.. Бонжур, месье Али!
Далее короткий разговор по телефону Юлия Ивановна вела на корявом французском языке.
Слоник была чрезвычайно заинтригована и, как только загадочный разговор был закончен, немедленно спросила свою гостью:
– Кто это?
– Некоммерческая контора из Франции. Они мне помогают по кошачьим делам.
– А кто такой Али?.. Азиат?
– Хусейн ибн Али… Милый дядька, врач-ветеринар… Интересовался, нет ли у меня больных животных.
– Всё ясно, – успокоилась Слоник. – А где они находятся?
– В Удельном парке. Серьёзная контора… Настоятельно приглашал в гости…
Хозяйка приюта «Мяу!» встала, бросила в кресло глянцевый журнал:
– Спасибо за кофе… Вкусный… Я поехала… Прав был мямля Дашков – детей надо было заводить… А не кошек!
* * *
Ещё с детства маленький Антон был известен своим упрямством, но и настойчивостью, что было явным признаком польских кровей. Это проявлялось и русском детском саду, и в американской школе, и в Гарвардском университете, откуда он вышел двадцатипятилетним профессором.
Вот и теперь он добился своего – не обратился в здешнюю «сомнительную» милицию-полицию в поисках собственной матери, а дождался вечернего заседания симпозиума.