Досадливо крякнув (до чего же не вовремя!), он встал и под несмолкающее электронное пиликанье вышел в прихожую, с порога бросив прощальный взгляд на уютно освещенный низко опущенной лампой стол с компьютером, который с прежней властной настойчивостью манил его к себе.
Оставив в покое посуду, про которую было точно известно, что она никуда не убежит, Женька подошел к окну, чтобы посмотреть, на что так уставился Шмяк, – уж очень необычно, даже жутковато он сейчас выглядел. Строго говоря, в этой ситуации следовало бы позвать кого-нибудь из медицинского персонала, но Шмяк пока что не собирался падать на ковер и отдавать концы – так, по крайней мере, показалось Женьке.
Во дворе, в паре метров от парадного крыльца, стоял густо облепленный грязным снегом красный минивэн с черно-желтыми шашечками на борту и оранжевым плафоном с буквой «Т» на крыше. Его боковая откатывающаяся дверь была открыта. На недавно очищенных от снега и уже успевших покрыться тонким слоем свежей пороши цементных плитах дорожки стояло инвалидное кресло какой-то мудреной, доселе невиданной конструкции – судя по некоторым признакам, не простое, а самоходное, на электрической тяге. У него были колеса с толстенькими шинами и сверкающими хромированными спицами и удобно изогнутое по форме тела, прямо как в гоночном автомобиле, сиденье из стеганой кожи. Женьке немедленно захотелось на нем прокатиться; изобретательный ум пятнадцатилетнего подростка тут же начал прикидывать различные варианты осуществления этой идеи, но Женька заставил себя выкинуть блажь из головы: можно было не сомневаться, что главврач Семен Тихонович обо всем узнает (потому что не надо забывать о камерах наблюдения, которыми буквально нашпигованы и здание пансионата, и прилегающая к нему территория), и то, что он узнает, ему, мягко говоря, не понравится.
Двое мужчин, один из которых был приятель Женьки, охранник Николай, а другой – незнакомый коренастый мужик в ярко-оранжевом пуховике и косматой волчьей шапке, на руках вынесли из машины и бережно усадили в кресло его владелицу. Это была хрупкая, чтобы не сказать тощая, дама лет под шестьдесят – то есть, с точки зрения Женьки Соколкина, глубокая старуха, которой уже поздно заботиться о здоровье и избавляться от вредных пристрастий. Она была одета в длинное черное пальто с пушистым воротником из чернобурки и шапку из того же меха, поверх которой был повязан белый пуховый платок. На руках у бабуси были белые вязаные варежки с каким-то узором, а на ногах – лаковые полусапожки. Эта легкая не по сезону обувь слегка удивила Женьку, но потом он сообразил, что ноги у старухи парализованы и ничего не чувствуют, и перестал удивляться.