На кладбище погибших монументов грандиозные амбиции и безжалостная власть советской эпохи превратились в китч. Но ироничный дух этого места не способен победить глубокое, гнетущее чувство подавленности. Среди мертвой тишины и косых теней суровые взгляды поверженных вождей все еще вызывают дрожь, все еще леденит душу их нечеловеческая – слишком человеческая – надменность. Прошлое умерло, но все еще с нами.
И так по всей Москве. Ухмылка разочарования сквозит повсюду. На Арбате можно купить майки с МакЛениным, а в любом табачном киоске – сигареты «Прима Ностальгия» с фигурой Ленина или Сталина на пачке; сидя в караоке-баре на Тверской, можно услышать, как молодежь, ерничая, распевает революционные гимны; жуя гамбургер в Т. G.I. Friday рядом с Красной площадью, можно глазеть на кремлевскую стену. Однако Ленин все еще лежит в своем мавзолее, готические силуэты сталинских высоток возносятся над городом, гранитный Маркс все так же хмуро взирает на площадь Революции, а эскалаторы метро погружают тебя в фантасмагорический мир торжества социализма. Вся Москва – это гигантское кладбище памятников погибшей эпохи.
Мертвая хватка прошлого отчетливо ощущается в бывшей мировой столице коммунистической революции, но в той или иной степени ее чувствуешь во всех уголках планеты. Потому что коммунизм по советскому образцу был лишь крайним проявлением гораздо более широкого видения, воодушевлявшего мировую историю на протяжении большей части XX в., – мечты о централизованном контроле и руководстве ходом экономического развития. Проект рухнул, похоронив мечту. Она умерла в США и в Западной Европе во времена стагфляции 1970-х. Она умерла в Китае, когда Дэн Сяопин провозгласил, что «неважно, какого цвета кот, лишь бы ловил мышей». Она умерла в Латинской Америке в ходе долгового кризиса и потерянного десятилетия 1980-х. Она умерла в Советской империи после крушения Берлинской стены. Инаконец, она умерла в Юго-Восточной Азии, когда лопнул «мыльный пузырь» в Японии и регион потряс финансовый кризис 1997–1998 гг.
Смерть этой незаконнорожденной мечты более чем любой другой фактор оказывает формирующее влияние на процесс, получивший название «глобализация»{1}. В конце концов, до тех пор пока значительная часть мира открыто отказывалась от участия в мировом разделении труда, по-настоящему глобальная экономика была невозможна. Но за последние два десятилетия барьеры на пути свободного движения товаров, услуг и капитала постепенно были разрушены – и в образовавшуюся брешь хлынули компании, инвесторы и потребители. Благодаря этому сегодня для иностранной конкуренции открыта более значительная часть мировой экономики, чем когда-либо в прошлом.