Он не с первого раза, но все же смог встать. Теперь они стояли почти рядом, и Дауров мог глянуть в глаза охраннику.
– Праздник,… говоришь. Что ж, раз в году праздник бывает и в аду, – попытался улыбнуться он.
– Так вы уж поспешайте… ведь ждут вас, – в упор, не моргнув, серьезно проговорил Криворотов. Его вдруг только сейчас осенила мысль о той таинственной незнакомке и о ее крестах, которые сейчас он зажал в кулаке.
– Да, ты прав… я задержался на этом свете… я сам знаю об этом…
Что – то добавило Даурову сил. Может слова охранника или близость конца всем мукам его, но он твердо сделал эти оставшиеся несколько шагов до двери. Правда, с последним шагом подвела левая нога – она будто подломилась, но он успел ухватиться за прутья решетчатой двери, – она была свободной от основной входной двери – так, что пальцы побелели в выбитых суставах. Он навалился грудью на решетку и подтянул под себя отставшую ногу.
За решеткой нехотя подалась тяжелая дверь в тамбур.
Солнце ударило ему навстречу, его обдало свежим хрустящим воздухом осени. Воздухом жизни… С непривычки, он зажмурил глаза. Долго стоял, держась за поручень вагона. От свежего воздуха кружилась голова. Ветер забирался в ноздри, в рот… Он с жадностью, взахлеб, хватал его, давясь, будто пил большими глотками от жажды родниковую воду.
«Ну, вот… – подумал он, купаясь в потоках жизни, – …я как напился. Теперь можно спускаться за смертью на землю. А день – то какой! Мороз и солнце… Какой чудесный мой последний день… жаль только, что я никогда его уже больше не вспомню».
…Но вот налетел порывом ветер, прижал к земле истрепанные снежные облака и из них посыпалась первая пороша. Ветер колючим снегом ударил в лицо. Дауров не обращал на него внимание. Он пристально глядел вперед, туда, где за редкой пока еще порошей был виден край обрыва… Ему хотелось увидеть край своей жизни. В пустом, унылом от осени, уже безжизненном пространстве, ровно уходящем до обрыва, казалось, ничто не могло привлечь его внимание. Но что это?.. Ветер срывал с земли порошу и тогда проступали в беспорядке разбросанные блестящие стекляшки застывших луж… Глядя на эти застывшие лужи, он почувствовал, как сухой ком подкатил к его горлу, он попытался его проглотить, но было нечем – во рту было сухо. Жажда, так жестоко мучившая последнюю неделю, теперь проснулась в нем вновь. Теперь, сверху из тамбура вагона он даже приметил самую большую лужу, ту, что была ближе всего к краю обрыва. И она манила его… Чтобы стать его целью. И он ее достигнет, – решил он про себя, – как достиг многое из того, что он задумал в жизни…