И безумием она упивалася… чтоб не землю есть – улыбалася… чтоб не слезы пить – умывалася… чтоб не венам стыть – причащалася… к свету буднему, с сединой во лбу… к травам утренним, нерастерянным… к небу – в лодочке и на лошади… к солнцу с посохом – лучами-косами…
Так прошла она путь нечаянный… в путах-лезвиях и в отчаянии…
Не увидели, не прикаяли, обожгли её – не оттаяли…
Была ночь. Снились чужие дома – темно и страшно.
А сухая листва шелестела под окнами – сухо, протяжно.
Были коридоры, комнаты, чужие балконы, мокрые стекла – светильники запылёны… Очень хотелось есть… в своём окне, в своём районе. Как в мелафоне, звуками рассыпались мысли о Дне. Час пробил тяжёлым железом маршрутки – воспаленно. Люди пылились, томились, нервно бросая монеты – до Дома. Тебя кидало то в угол, то к рынку… а за окном грязным деревьям хотелось – надеть косынку. Солнце клевало нас – то больно, то нежно. Тогда мы не знали, что море… оно безбрежно. И копотью, грохотом, матами, конгломератами, пустыми платами – давился берег… А ты, с виду спокойный, застойный, но вольный, молился – «Верю». И было паршиво и одиноко в тумане воли… И боль завывая, за что-то страдая, – плати покоем. Покаясь, прикаять к другому другим – невозможно. Ты молча сжимаешь окно до основы земли – тебе это можно. А дальше… ровно выглаженные, заиндевелые дни – идут куда-то. И в голову добро манящий, обещанный след – не ждёт возврата. Тебе словно десять прожитых лет – и ты в палате. Со стенами в синий и белый цвет, без мыслей – в вате.
Наутро весь свежевыжатый бред – возьму и вылью… и мятным горошком, как в детстве, заем – горький привкус полыни.