К тому же китайцы всячески поощряли своих наставников к новаторству, беря ответственность и риск на себя. Инженер Константин Силин, например, не только обеспечил успешное строительство первого в истории моста через Янцзы, но и впервые в мире использовал там принципиально новый, бескессонный метод возведения мостовых опор, который долго не решались применить в СССР.
Мне выпало счастье быть в гуще этих окрашенных романтикой событий. Возможность беседовать со мной один на один, без переводчика, придавала контактам с местными руководителями доверительный характер, побуждала их относиться ко мне не как к иностранцу, а «как к своему».
Если большинству моих западных коллег в Пекине мешал языковой барьер, мне, наоборот, помогал языковой мост. Достаточно было процитировать какого-нибудь древнего поэта или прочесть иероглифическую надпись, чтобы разом вызвать к себе симпатию собеседника. Знание китайской грамоты, а тем более китайской старины – лучший ключ к сердцу жителя Поднебесной.
Словом, поначалу судьба меня изрядно избаловала. Зато, вернувшись на Родину после размолвки между Мао Цзэдуном и Хрущевым, я оказался словно у разбитого корыта. Поскольку китайская тематика утратила былую привлекательность, решил переквалифицироваться в япониста. Используя свой авторитет востоковеда, убедил начальство, будто китайский язык отличается от японского не больше, чем белорусский от русского. Иероглифы, мол, те же самые, и наши восточные соседи без труда понимают друг друга.
Мне наняли преподавателя, чтобы четыре часа в неделю брать уроки японского языка. В институте мы еженедельно занимались им по восемнадцать часов. К тому же было мне тогда за двадцать, а отнюдь не за тридцать лет. Так что быстро овладеть вторым восточным языком было нереально. Но меньше чем через два года после возвращения из Китая я был направлен на постоянную работу в Японию.
Первый год работы в Токио был самым трудным в моей жизни. Сложнее всего было сломать отношение ко мне как к чужаку-дилетанту. Но китайский язык – это латынь Восточной Азии. Так что знания древнекитайской философии и литературы позволяли мне блеснуть перед японцами там, где многие наши японисты мне уступали.
Я нашел свой собственный подход к освещению Страны восходящего солнца. Задался целью найти скрытые пружины послевоенного экономического чуда в особенностях японского менталитета, человеческих отношений в этой малопонятной для иностранцев стране. Это подвело меня к мысли написать своего рода путеводитель по японской душе, каковым стала книга «Ветка сакуры».