Выпученные глаза его прилипли изнутри к стеклам
«гаррипоттеровских» очков. Он проворно перехватил запястье артиста
и прижал телефон обратно к его уху.
– Давайте, скажите ей, что будете разговаривать по-русски!
– Ийэ, родная, я же просил тебя говорить по-русски!? – с
готовностью повиновался Аркадий Афанасьевич. Он уже выровнял голос
и говорил теперь уверенно и даже немного устало. – Я теперь
городской житель, мне на этом дикарском языке по статусу лопотать
не положено…
– Очень хорошо, – вновь одними губами прошептал Очкарик. –
Сейчас она будет ругать вас за то, что предков забыли, за то, что
от родной земли отвернулись. Просто слушайте, не перебивайте...
Аркадий Афанасьевич сдержанно кивнул. Странно, но ему вовсе не
показалось, что в голосе старой женщины проскальзывало
неудовольствие или раздражение. Напротив, чужой говор приобрел
размеренную напевность и плавность, не свойственную ни европейским,
ни славянским языкам. Решив не заморачиваться по пустякам, Аркадий
Афанасьевич плотнее вжал трубку в ухо и попытался разобрать
слова.
– Уонна бере, уонна эхьэ, уонна турах…
Неприятное ощущение в ухе не покидало артиста. Как будто в ушной
раковине поселился какой-то многоногий паразит, беспардонно
скребущий своими маленькими колючими лапками барабанную перепонку
Пряникова. Но будучи профессионалом, Аркадий Афанасьевич даже не
морщился. Как-то на одном из выступлений, во время антракта,
нерадивый работник сцены уронил ему на ногу тяжеленный софит. Тогда
Аркадий Афанасьевич все же вышел к публике и с блеском закончил
выступление на бис. И только потом, в травмпункте узнал, что стопа
его буквально раздроблена. Так что мелочи, вроде придуманного
насекомого в ухе, для профессионала его класса были попросту
несущественными.
– Уонна бере, уонна эхьэ…
– Да, ийэ, у нас все хорошо!
– Уонна турах…
– Айсан здоров, твоими молитвами…
– Хаанынан топпот
ин’сэгьин толоруом…
– На работе все отлично, повышение обещают…
– …харан’агьа бултуур...
– Еще пять минут, и можно будет прощаться… Расскажите про
погоду, она это любит… – осторожно, чтобы не вклиниться в беседу,
прошептал Айсан.
Все изменилось в какую-то долю секунды. Внешне все осталось
таким же, но где-то внутри Пряникова растущее напряжение вдруг
трансформировалось в нечто незнакомое, странное. Будто внезапно
открылось какое-то потайное зрение, обострилось то самое
неизведанное «шестое чувство», о котором так любят судачить
журналисты желтых газет.