Уже через два часа изрядно потрудившийся Василий сунул в царские ручки тетрадь с атласным отливом, на которой вкривь и вкось были записаны имена всех грядущих русский правителей. Государь Павел Петрович одобрительно посмотрел на творение вещего провидца.
– Составил уже? Ну-ка, ну-ка… Александр… Николай… снова Александр… так-так… Превосходно! Перечитаю на досуге, а потом – под ключ и в ларец. Пускай-де вскроют через сто лет после моей кончины царственные потомки мои. Сие будет мое завещание… Кто, кстати, там должен быть царем в это время? Еще один Николай? Святой мученик? Вот пусть он и прочтет… Может поумнеет, исправит чего в своей политике…
«Сие исправление и тебе не худо бы произвесть, твое величество», – подумал князь Куракин, но вслух не сказал. Ему не хотелось спорить с императором после сытного, хоть и легкого обеда, состоявшего из нескольких блюд французской кухни, в том числе фрикасе из куропатки, пары бутылок бордо и выпечки, которую Павел обожал с детства.
– Ну что ж, господа. Аудиенция ваша окончена. Князь Александр Борисович, останьтесь, мы обсудим еще кое-что из государственной политики. А тебе, отче, чего надобно? – спросил государь провидца заботливо и человеколюбиво.
– Только одного желаю я, государь ты наш батюшка – снова монашество принять! – бывший отец Адам преданно посмотрел на царя как бы снизу вверх.
– Твое желание исполнится. Я составлю о тебе для генерал-прокурора особый рескрипт. – с этими словами Павел вышел из кабинета.
«Князь Алексей Борисович!
Всемилостивейше повелеваем содержащагося в Шлиссельбургской крепости крестьянина Васильева освободить и отослать, по желанию его, для пострижения в монахи, к Гавриилу, митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому.
Павел»
Глава 6, хозяйственно-святочная
Через несколько часов обласканный царской милостью пророк уже спешил к новому месту постоянной своей дислокации – к Александро-Невскому монастырю. Расстригу Василия сопровождал лично его сиятельство князь Куракин. С ним рядом следовали граф Г. и Лиза Лесистратова, а также, разумеется, и примкнувший к ним Морозявкин.
Митрополит Новгородский Гавриил принял их как родных и все время слащаво улыбался, мелко крестя толстый живот. Васильев долго устраивался в своей келье подобно большой нахохлившейся птице в гнезде, но наконец остался, кажется, вполне доволен. Его скарб был уже разбросан там и сям, и казалось он жил тут уже целую вечность, и снова вполне готовый к очередному духовному подвигу.