Глеб Струве в обзорном труде «Русская литература в изгнании», на протяжении многих лет служившем важнейшим, а порой и единственным пособием для тех, кто занимался эмигрантикой, писал: «Из всех эмигрантских писателей Алданов имел наибольший успех у не-русского читателя». И действительно, творчество Марка Алданова, отстаивающего идею вестернизации русской культуры, находится в своего рода послании к западному читателю. Не даром же он так гордился количеством переводов своих книг на иностранные языки. В письме от 9 марта 1948 года Бунину по поводу издательства «Истоков» на бенгальском языке мы можем прочитать: «Это мой двадцать четвертый язык. Когда будет двадцать пятый, угощу Вас шампанским. Вы верно за 25 языков перевалили?» [ГРИН (II). С. 140]. Как видно из книги М. Уральского, об этом факте упоминают и А. Бахрах, и Б. Зайцев, и А. Седых. Двадцать четыре языка стало в какой-то степени крылатым выражением, когда речь заходит об Алданове. Владимир Варшавский, анализируя схемы преемственности западной культуры в творчестве Алданова, предполагает, что он может остаться в истории русской эмиграции и русской литературы как самый известный автор публицистической беллетристики, написанной под влиянием западных моделей: «Недавно еще я слышал: на одном литературном собрании критик N., возмущенный успехом книг Алданова у эмигрантской читающей публики, говорил: “как будто бы никто не знает, что это заимствованный жанр”. В качестве первоисточника критик назвал какого-то английского автора. Я не читал этого автора. Может быть, действительно, Алданов ему подражает, но может быть английского в Алданове только та “первосортность”, о которой он говорит, описывая Лондон: “здесь все первосортно…” На западе, во Франции например, культура публицистической беллетристики очень высока. По русски же хороших книг этого жанра очень мало. Алданов начинает почти на пустом месте» [ВАРШАВСКИЙ (I)].
В рецензии на роман «Ключ» В. Варшавский обращается также к алдановской европейскости: «Одно из самых больших очарований книг Алданова заключается в какой-то их европейской элегантности и первосортности. Но этот “хороший тон”, европейское благообразие, отсутствие неистового и неграциозного, не приводят к сухости и условности. Благородная простота словесного материала не мешает ритму слов передавать ритм мыслей, и Алданов часто заставляет забыть о том, что между его мышлением и сознанием читателя стоят слова. Если прав Бергсон, в этом единственная тайна и единственное условие хорошей прозы» [ВАРШАВСКИЙ (II)].