«Своим послушанием до самой смерти Иисус стал страждущим Отроком, Который поставил Себя на наше место, ”принес Свою жизнь в жертву умилостивления”, чтобы ”оправдать многих и принять на Себя их вину” (ср. Ис 53: 10–12). Иисус возместил нашу вину и принес Отцу удовлетворение за наши грехи»27.
Итак, идея «удовлетворения» Отца так и не была забыта, она все также присутствует в официальном богословии Католической церкви, также как и идея «постановки Себя на наше место». Новый Катехизис широко распахнул двери новым толкованиям механизма Искупления, но ни одному из них не отдал предпочтения и, что самое прискорбное, не признал ложным то толкование, которое церковь поддерживала веками. В 1992 году церковь вполне официально поддерживает то, что, как признавался отец Жан Ривьер, еще в 1931 «шокировало» большинство верующих. Оставим недомолвки: в 1992 году и далее, пока этот текст не будет признан ложным, «святая Римская католическая церковь» продолжает призывать верных поклоняться чудовищному Богу.
Тут стоит пояснить, что христианский Восток никогда не разделял такой взгляд на крестную жертву. Св. Григорий Богослов еще в IV веке утверждал: «…по какой причине кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом…»28 Правда, попадались в конце XVIII ‒ начале XIX вв. среди русских и украинских богословов такие, кто пытался развивать подобное юридическое богословие, используя для этого термины «совершенного удовлетворения правосудию Божию». Но подобные попытки всякий раз вызывали бурную реакцию, живое негодование со стороны других русских православных богословов29.
Конечно, верно то, что большинство западных богословов, пересказывая мысли отцов церкви раннехристианского периода, надеются найти у них всего лишь подтверждение собственных богословских теорий. Но поскольку интеллектуальный универсум греческих отцов радикально отличается от их собственного, то они просто не замечают, просто не видят в буквальном смысле этого слова, в чем и до какой степени он разнится с нашим латинским богословием. Он слишком мистичен для наших западных богословов, и они инстинктивно пытаются его свести, даже в переводах, к терминологии, принятой в латинской среде, как я уже показал на многих примерах в своей книге «Чтобы человек стал Богом».