– Марик, – всхлипывала Ляля, вся красная и почему-то еще больше растерзанная, чем во время моих любовных домоганий.
– Ах, Марик к тому же. Давай, катись отсюда немедля. – Голос тети Тони набирал мощь и уже стал в фазе крещендо.
Я выскочил из комнаты, сказав Ляле, что буду звонить. Схватил пальто и вышел на лестничную площадку. Но дверь не закрыл.
А тетя Тоня, занятая разгромом нашей любви, орала во всю мощь разгневанной старой девы и про дверь напрочь забыла. Поэтому я никуда не ушел. А стоял и слушал. Чем дольше я слушал, тем глубже обрывалось мое еще не закаленное сердце.
– Я тебе сколько раз говорила, рано тебе еще путаться с парнями. Хоть школу-то закончи. Ишь, на медаль она идет. Вот тебе и привесят медаль на одно место. И ково нашла. Марика! Да они, евреи, токо и смотрят, как бы от девушки получить. Прямо отвечай – в штаны он лазил?
– Нееет, – рыдала Ляля.
– А што у тебя резинка под коленкой? Значит, чулки снимала! Ах ты, в проститутки что ли метишь, как все Хитровские.
– Тетя Тоня, что вы такое говорите, г-г-г, – всхлипывала Ляля.
– Да вот и говорю, что есть. Ишь, с евреем связалась. Дак он токо о прописке у нас, небось, и думает.
– Неет, неет, неет, – рыдала Ляля.
– Да вот и не нет, а да. И штоб ни ногой из дому. Школа и назад, а то я рабочая, мне стесняться некогда, я и в школу могу пойти.
Все это, видно, достало Лялю и она не выдержала. Рыдая и вытирая культурно нос, она, наконец, выговорила защитное:
– А если мы любим друг друга. Я уже в 10 классе!
– Ааах, любите. Ты в десятом классе, лахудра комсомольская. Ты за этого еврея цепляешься, тебе русских парней не хватает. Конечно, они на фронте погибли, пока твои Марики в Ташкенте киш-миш жрали. Все. Я напишу на него, лет десять дерево повалит, охолонит к нашим девкам лезть.
– Тетя, как это вы напишите. Это же донос. Это – некрасиво. И что вы напишите. Вы же его совершенно не знаете, – уже звенел голос Ляли.
– Да напишу, что он про нашего Сталина говорил.
– Да он ничего не говорил, мы даже никогда этого не касались и по литературе еще не проходили.
– Может и не говорил, а то, что они, эти самые космополиты, все нашего вождя не любят, это факт. А уж там, на Лубянке, с ним разберутся быстро, – победно заканчивала Антонина.
Я пытался было вмешаться в эту гнусную перебранку, но стоял, не двигаясь. Что я скажу?