Экипаж прекрасно справлялся и без моего командования. Впрочем, я бы сейчас накомандовала… Сижу на командирском месте да головой кручу по сторонам, слово сова какая-нибудь. Только и успеваю, что выхватить взглядом отдельные детали общей картины.
Вывернутое с корнем дерево – уж и не знаю, что с ним произошло…
Остатки вражеской батареи. Не остатки даже – останки: лежащие вповалку, кверху колесами, тяжелые орудия. Искореженный зенитный «эрликон»-спарка. Хорошая пушка, качественная. Как и все, то произведено в Швейцарии. Была качественная. Теперь уж вряд ли из нее можно произвести хотя бы один выстрел – оба ствола изрядно помяты. А вон еще одна та вообще выглядит так, как будто здесь гулял великанский ребенок, который взял да и завязал стволы в сложный, но красивый узел.
– Останови.
Звучит глупо – словно я прошу таксиста, а не отдаю команду механику-водителю. Но он молча кивает, и танк замирает посреди небольшой площади.
Покойников мне доводилось видеть и прежде, но эти ведь – они не настоящие? Это все понарошку! Просто очень хорошо прорисованы вот и все.
Двое лежат, вцепившись руками в ящик со снарядами. Хотели донести до пушки, не успели. На голове одного из них – кепи, второй без головного убора. Голова неестественно запрокинулась, светлые волосы шевелит ветер. Истинный ариец. Молодой совсем, наверное, моложе меня. Я должна испытывать какое-то чувство: или жалость, или ненависть, или хотя бы брезгливость, но испытываю почему-то тревогу. Все вокруг слишком, слишком похоже на настоящее! И вот этот офицер в излюбленной фрицами «мятой» фуражке…
– Товарищ капитан, пленные. Куда девать будем?
Я не успеваю ответить, и это хорошо. Потому что вопрос предназначен не мне. Сзади стоит, улыбаясь (когда только успел подойти) молодой голубоглазый танкист, одетый так же, как я. И по возрасту, наверное, такой же. Хотя я же не знаю, сколько мне лет… тут.
– Расстрелять, что ж еще, – не задумываясь, равнодушно отвечает он, продолжая столь же мило улыбаться.
Расстрелять?! Мне не показалось? Я не ослышалась? Да это же… Да это же просто… фашизм натуральный!
Видимо, я выпалила это вслух. Лицо голубоглазого, только что такое милое и приветливое, моментально отвердело, превращаясь в чеканную маску.
– Ты думай, что говоришь, Костя, – жестко произнес он.