В первые дни апреля морозило по-мартовски. Лед на Оке по-прежнему был покрыт толстым слоем снега. Резкий сиверко студил щеки, и волчий малахай был более чем кстати. Крепкий наст мог порезать коню бабки, Иван оставил его у дороги. Он ступил в кожаные ремни широких лыж и споро заскользил к ватаге рыбаков, извлекавших из-подо льда утренний улов.
Рыба еще не почувствовала талой водички и выходила гулять на час-два в сутки. Но и этого было достаточно, чтобы огрузить длинные сети, заставить сработать самодуры, донки, верши. Внушительная гора щук, судаков, окуней, сазанов, белорыбицы возвышалась на санях, которые рыбаки перетаскивали от одной майны к другой. Золотистые стерлядки собирались в отдельные корзины. Четырехпудовый осетр с ранами на шипастых боках от крючьев самодура еще ворочался на льду, щедро обагряя белое покрывало алой кровью. Двое, защитив руки толстыми кожаными рукавицами, извлекали из полыньи крепкую бечеву, на конце которой ходил явно немалый сом. Оживленный гам висел над рекой.
Заметив Ивана, рыбаки замолчали и почтительно нагнули головы. Один, новенький молодой парень, даже стащил с себя треух.
– Не дури! – окрикнул артельный староста. – Не велю на морозе головы обнажать. Фрол, оставь сеть, подь на час!