Как же он будет расследовать это дело? Или тут замешано что-то личное? До перехода к Франции Ницца была итальянской территорией, и тут до сих пор кипят итальянские страсти, которые нет-нет да дают о себе знать. Однако практичная Амалия тотчас же вспомнила, что убитому было лет под шестьдесят и, стало быть, он совсем не тянул на донжуана, который соблазнил чью-то жену и нарвался из-за этого на пулю – точнее, даже на три пули.
И при чем тут пропавшая записка с номером? Если это угроза, то кому? Если предостережение, то почему в такой странной форме?
Впрочем, в любом случае все это ее больше не касается. Она лишь свидетель, не более того. Увидела тело и сообщила о нем в полицию.
– Подпишите вот здесь, сударыня.
Очень решительная дама, подумал он, увидев, как она размашисто ставит подпись под протоколом. Порывшись в сумочке, Амалия вынула оттуда визитную карточку.
– Здесь мои телефоны, в Ницце и в Париже. Если выяснится что-то новое, позвоните мне.
Анри не подал виду, однако он был задет. Она что, всерьез верит, что он будет посвящать ее в детали полицейского расследования?
– Вдруг у вас возникнут ко мне еще какие-нибудь вопросы, – пояснила Амалия спокойно. – Ведь это вы будете вести дело?
– Я думаю… то есть почти уверен… да.
– Что ж, желаю успеха. До свидания, инспектор.
Она улыбнулась каким-то своим затаенным мыслям и вышла, оставив после себя тонкий аромат дорогих духов.
* * *
Всего их было семнадцать.
Семнадцать человечков, сложенных из бумаги. Пятнадцать стояли на полке. Двое лежали в стороне без голов, отстриженных ножницами.
За дверями послышались чьи-то шаркающие шаги. Дверь растворилась, и в темном проеме возник силуэт человека.
Он не сразу зажег свет. Полка с ее бумажными жителями и манила его, и отпугивала, но, раз начав, надо было довести дело до конца.
Щелкнул выключатель, и человек расхлябанной походкой двинулся к полке. По пути он взял со стола острые ножницы.
– Ну вот и третий, – проговорил он негромко и, сняв с полки третьего человечка, отстриг ему голову.
На спине у бумажного человечка неровным, прыгающим почерком было написано: «Жозеф Рошар».