Он раскуривает новую сигарету, говорит быстро, жадно затягиваясь.
– Я ничего не собираюсь говорить полиции, – отвечаю я и вижу, как он расслабляется. – Это не мое дело, как вы и сказали.
Он не осознает, что я готова на все, лишь бы избежать встречи с полицией. Не хочу иметь с копами никаких дел после того, как патрульный Кливинджер затолкал меня в свой автомобиль через месяц после смерти Орена, когда я ничего не соображала, а мои руки жили собственной жизнью, вот и украли статуэтку слона из тибетского магазина в «Тауэр-Сити». Я даже не помнила, как ее взяла; только прижималась к холодному стеклу полицейского автомобиля, стараясь укрыться от его жаркого дыхания; когда он рявкнул мне в ухо: «Выкладывай!» – я попыталась объяснить, залепетав: «Я не знаю, как это вышло. Я очень сожалею, не понимала, что делала». Он же просто смотрел на меня, как на идиотку. «Еще один такой случай, и ты на пути в исправительную колонию. Тогда ты поймешь».
Марио наклоняется к статуэтке-бабочке, которая по-прежнему поблескивает на столе, послеполуденное солнце раскрашивает все лежащие там вещи оттенками желтого. Протягивает мне.
– Возьми. Спасибо тебе. Спасибо за понимание.
Я киваю, но ничего не говорю. Мы заключаем молчаливый договор. Когда он поворачивается, что-то ища в стоящем на земле пакете, меня охватывает желание, яростное, неодолимое. Рука выстреливает в сторону стола, я хватаю цепочку с подвеской-лошадью, сжимаю в кулаке и быстро ухожу. С бабочкой в одной руке и с лошадью в другой я иду по блошиному рынку мимо ларьков с едой, и с материей, и с фурнитурой, и с изделиями из дерева, и стекла, и металла, и с бейсбольными карточками, и мячами, и битами, и с линялыми футболками, и с головными уборами из атласа и кружев, но думать могу только о ней. О Сапфир.
Мысли о ней прожигают маленькие дыры в моем сердце. Я задаюсь вопросом, притянуло ли меня к бабочке то самое, что притянуло ее? Не просто сверкание камней, но сложенные крылья, будто бабочка только что где-то приземлилась. Это не гордая бабочка, широко их раскинувшая, а тихая, одинокая, которой пришлось приземляться где-то в ночи, оставив что-то или кого-то.
Я задаюсь вопросом, а может, где-то кому-то ее недостает. Должен же быть кто-то, пусть даже никто не заявил, что она – его любимая девушка, даже если говорят о ней только стриптизерши из «Десятого номера», даже не о ней самой, а о ее вещах. Мой разум разрывается от мыслей о ней, сердце – от жалости к ней, они на пару разрывают меня, но я ничего не могу с этим поделать. Мысли эти похожи на липкий снег, который облепляет толстым холодным слоем.