Он с усилием повернул ключ и услышал, как клацнул старый замок, дверь немного отошла в сторону и с той стороны потянул легкий сквозняк. Юзеф почувствовал необычайное головокружение и тонкую, как спица, острую головную боль, медленно пронзающую висок. Он зажмурился и прикоснулся к вискам пальцами. Вскоре боль отступила и мир вокруг перестал закручиваться в спираль. О ногу Юзефа потерлась черная кошка, вопросительно смотря на хозяина снизу вверх. Ключ куда-то пропал, дверь по-прежнему была заперта. Зеркало, опомнившись, показывало только правильные отражения вполне реальных предметов.
Ему показалось, что он сейчас впервые не слышит того далекого звона в ушах, похожего на комариный писк, который можно заметить только в отсутствии всех прочих звуков. Тишина стала совершенной, такой, какой и должна была быть всегда – точно кто-то починил испорченный механизм, вставив потерянную деталь на прежнее место. «Сейчас же на свет, на воздух…» – подумал Юзеф, лихорадочно собираясь на прогулку. Книги он, конечно же, забыл на столе.
Город еще дремал под пеленой утреннего тумана. Стояла безупречная, почти торжественная тишина. Было слышно, как едва ощутимый ветерок осторожно прикасается к сухим веткам деревьев. Солнце то выглядывало, чтобы посмотреть – не проснулся ли еще Город, – то снова пряталось в полупрозрачных облаках, похожих на изломанные весенним ручьем льдинки.
Юзеф брел по усыпанной прошлогодней листвой дорожке, глубоко вдыхая холодный воздух и стараясь отмерять шаги равной длины (это всегда действовало на него успокаивающе). Частое биение сердца гнало его вперед со знакомой улицы на полузнакомую, а с нее и вовсе на совершенно незнакомую. Город был прежним и вместе с тем до странности иным, чем обычно, он спутал все карты и сплел из старых нитей-улиц совершенно новые узоры – Юзеф отгонял от себя мысль о том, что он заблудился.
Через сколько-то сотен ударов сердца Юзеф заметил, что кроме него на улицах никого нет. Город, уснувший в ночь накануне, так и не проснулся…
«Ни души. Разве так бывает?» – подумал Юзеф и почувствовал одновременно и облегчение, и легкую печаль от этого внезапного совершенного одиночества. Ему показалось, что только сейчас Город стал по-настоящему чист и светел, только сейчас, когда никто больше не может смотреть на него.