За пару часов мозгового штурма
ничего толкового так и не сообразили. Поэтому
договорились отвечать как есть, не путаться в показаниях
и настаивать на дополнительном расследовании. Если Эрис
неоднократно убивала и пожирала людей, значит, какие-никакие
следы должны остаться — кровь, одежда, в идеале —
схороненные под половицами кости. На том и порешили.
Напарник — мне бы его спокойствие — уснул вскоре
после разговора, я же задремал минут за десять
до того, как эхо прокатило по коридору скрежет ключа
и тяжелый топот.
***
— Смертники! Смертники!
— скандировали заключенные и трясли кулаками, когда нас
вели из подземелья.
Иные высовывали языки, таращили
глаза, разыгрывали пантомимы в духе «палач
и приговоренный», склоняли головы к воображаемым плахам,
размахивали невидимыми топорами. И как ни странно, мне
совершенно не хотелось покидать этот зловонный промозглый
бедлам по одной простой причине — пока я в нем,
меня точно не прикончат. Уж лучше торчать в крысиной
норе, залитой по щиколотки дерьмом, чем заглянуть
на полчасика в красивый ухоженный зал, а потом
отправиться на лобное место.
Впрочем, зал заседаний
не отличался особым убранством, ибо в крепостях
не закатывают балы, а чем больше помещение, тем сложнее
его оборонять. Единственное отличие от других каменных
мешков — оббитые мореными досками стены и вощеный паркет.
А в остальном — тот же мрак из-за узкой бойницы
вместо окна, низкие, давящие потолки, холод, сырость (жаровне
в углу далеко до камина) и ощущение полной
безнадеги. Даже три несчастные скамьи перед кафедрой судьи
недвусмысленно намекали, что долгие и открытые заседания здесь
не в почете.
У передней лавки из пола
торчали скобы с ножными кандалами, прямо как на галере.
Стражники заковали нас и сели по краям, еще трое
разместились позади — наверное, в их понимании любые
герои опасны, пусть и нулевого ранга,
но мы с Ермаком в последнюю очередь думали
о сопротивлении, хотя касались и этого варианта
во время ночного диспута.
Судью пришлось ждать минут сорок,
и это время я едва не сгрыз ногти на руках.
Наконец дверь открылась, и первым вошел стриженный под горшок
молодой писец в черном кафтане, неся перед собой поднос
с чернильницей и стопкой листов. Встав справа
от кафедры — аккурат на фоне потемневшего
от пыли и плесени знамени Иринора — клерк прочистил
горло и пискляво крикнул: