Настоявшиеся за лето запахи трав хорошо сохранялись во влажном воздухе низины.
Все неподвижные детали пейзажа объединяла и оживляла природа. Она и была его основным украшением и признаком наступившей осени. Живописная привлекательность этого лета заключалась в многообразии оттенков зеленого цвета. Начиная от нежной зелени травы у меня под ногами, до самых монастырских стен зеленый цвет менял свои оттенки с такой изысканностью, что я с трудом успевал за ними уследить.
Существенной деталью пейзажа были заборы. Более того, лабиринт заборов был его передним планом. Конечно, мне ничего не стоило отказаться от этого сомнительного украшения. Место было малолюдное и никто не уличил бы в отклонении от правды жизни. Но тут я должен признаться в своем особом отношении к заборам. Я люблю заборы.
Художники со мною, наверное, согласятся в том, что писать заборы очень трудно. Но и в эстетическом плане они привлекают меня своим ритмом, пластикой и светом. Умело используя эту деталь, можно выстраивать интересные композиционные конструкции. Кроме того, забор – это характерная деталь провинциального пейзажа.
Совершенно неожиданно я обнаружил, что почти во всех моих борисоглебских работах, в том или ином виде, присутствует забор… Прежде я не замечал этого и никогда не стремился специально его изображать – это происходило независимо от моего желания.
А может быть, заборы имеют какое-то особое значение в моей жизни и в моем творчестве?
В житейском плане забор символизирует границы собственности. Даже в советское время, когда ничтожность частной собственности ограничивалась зубной щеткой, забор был условной границей, защищавшей какую-то территорию. В Москве до войны и в послевоенное время, на которое пришлось мое детство, большинство дворов были огорожены. Жильцы домов, образующих замкнутое пространство, чувствовали себя защищенными, и мы, дети, находились под постоянным наблюдением родительских глаз. Чужой человек, появившийся во дворе, не мог остаться незамеченным. Были дворы без заборов, но их было мало и они пренебрежительно назывались проходными. Эти дворы пользовались дурной репутацией, в них было опасно появляться, там могли побить или ограбить.
Сегодня, когда я оказываюсь в своем бывшем Третьем Троицком переулке, где единственным воспоминанием о детстве остался дом Виктора Михайловича Васнецова, одиноко стоящий среди чужеродных бетонных многоэтажек, меня охватывает такая печаль, что я стараюсь поскорее покинуть это ставшее чужим пространство.