Немцы деловито и быстро обыскали пленных. Выгребли все из карманов, заставили снять ремни. У Васи Зайцева из голенища офицерского сапога, стащенного с кого-то из убитых командиров, выудили финский нож. Старший из фашистов укоризненно покачал головой, поставил синяк под глаз служивому. Погнали до населенного пункта, в котором совсем недавно размещался штаб дивизии. На окраине уже были вырыты окопы, направили в сторону колькиного полка стволы орудия. На улицах все еще лежали тела погибших красноармейцев и командиров. Под стеной одного из зданий распластались расстрелянные комиссары и евреи-интенданты. В этот дом втолкнули пленных. Командир разведчиков доложил офицеру, протянул отобранную у Кольки красноармейскую книжку. У остальных документов не оказалось – вероятно – выбросили.
– Герр, гауптаман! (господин капитан – нем.) – позвал офицер.
От стола с полевыми картами отделился осанистый военный с лихо закрученными усами и черным крестом на кителе. Глянул в документ Казакова. Остальных приказал увести.
– Значит, Николай Казаков, являешься уроженцем села Дубасово Керенского района Пензенской области? – на чистом русском языке спросил фашист.
– Так, точно, ваше благородие! – вспомнил Колька фильмы о «проклятом» царизме и Гражданской войне, кои показывали по воскресеньям в сельском клубе.
– Агафон Казаков тебе родня?
– Родной дядя, ваше благородие!
– Ну и как его стадо? Пасется, или его колхознички под нож пустили?
– Дядя Агафон, отродясь, стада не имел. Он – мельник! – понял подвох Казаков.
– Правильно отвечаешь! Агафон у моего отца мельницу выкупил. Прекрасная мука была у него. Живой?
– Не могу знать! Когда заваруха с коллективизацией началась, его кулаком объявили и в ОГПУ забрали, – соврал на всякий случай Колька. – Мельницу колхоз, будь он неладен, загреб.
– Батюшка Ферапонт все еще служит в храме? – вновь спросил гауптман.
– Батюшку Паисия и диакона Ферапонта перед самым началом коллективизации арестовали. Осудили за антисоветскую пропаганду и агитацию… – вновь понял подвох пленный.