Однако его житейское везение далеко не всем было обязано благорасположению неба. С юношеских лет свободная воля понуждала Венедикта к непрерывному поиску истины и смысла жизни. Ради этого он шёл на жертвы, лишения и безусловные «революционные» изменения линии жизни. Легко догадаться, при свержении устоявшегося миропонимания на противоположное, Венедикт оказывался одновременно победителем и жертвой своего очередного беспокойного замысла. Но что самое замечательное, всякий раз, одолев инерцию разворота, он обретал силу и оказывался победителем в новом пространстве, созданном по его собственным умозрительным «чертежам и координатам». А победителей, как известно, не судят.
Следует сказать, что действие, в котором мы непосредственно участвуем, всегда поначалу кажется нам архизначительным. Однако со временем оно теряет свою сакральную значимость и рассыпается на мелкую рябь событий, подобно морскому бризу, бегущему по поверхности глубин. И если мы, увлечённые игрой волн, перестанем вглядываемся в чернеющие житейские глубины, все наши духовные упражнения и поиски смыслов станут похожи на вереницу эффектных фраз и придурковатые записи мудреца-графомана.
Когда читаешь «Один день Ивана Денисовича» или лагерные рассказы Шаламова, кровь стынет в жилах от глухого рыка. Это рык тех самых глубин, незаметных за внешним благополучием мирной жизни. Лагерная тема открывает для нас совершенно неизвестный «фарватер» человеческих судеб. Марианские впадины нечеловеческого безразличия и зла, которые выписывают перед нами эти элитные «океанические картографы», разят ум и сердце. Мы не готовы ни осмыслить, ни принять их как свершившийся факт нашей истории. Ведь если такое было в прошлом, значит, подобное может с той же степенью вероятности, вернее, невероятности случиться и в будущем!
В капле воды отражается сущность океана. В причудливых рельефах глубинного фарватера слышится «эхо» человеческих потрясений. Чувствительным и точным литературным эхолотом был Антон Чехов. Старик Хэм обожал выстукивать на своей любимой печатной машинке «Corona 3» скупые пиктограммы человеческих поступков, напрягая внимание читателя намеренной недосказанностью, за которую он (то-то мудрец!) прятал главные причинно-следственные связи.
Поэтому приступая к пересказу очередной (нет-нет, вовсе не очередной – особенной!) человеческой жизни, автор очень надеется, что намеченное житейское путешествие доставит не только интеллектуальное удовольствие, на которое в равной мере рассчитывают и писатель, и его читатель, но преподнесёт двум литературным собеседникам плод их совместных раздумий о главном назначении человеческой жизни – воспитании божественной любви друг к другу.