Коренич осваивался, вступал в разговоры, с удивлением отмечая, что люди вокруг него – такие же, как он, и у каждого своя нелепая история. В прежней жизни он с Юркой Шеботней не был особенно близок, но тут они держались вместе – хоть какая-то связь с нормальной жизнью. Пермяк Борька Соломатин утопил в пруду одно из орудий своей батареи: засмотрелся на лебедей, красиво рассекающих водную гладь, а подчиненные в это время нагадили. Артиллерийская поддержка атакующей роты оказалась слабой, подразделение не сумело закрепиться на высоте, и виновный нашелся – Соломатин без разговоров загудел в штрафбат. Здесь было много «желторотых» – необстрелянные лейтенанты, только окончившие офицерские курсы, ошибались, не зная, как вести себя в реальном бою. Кто-то мешкал с наступлением, кто-то приказывал стрелять не туда, кто-то не выполнял приказы – не по трусости, а по растерянности, неспособности сориентироваться в меняющейся обстановке. Досадная оплошка при объявлении координат стрельбы перед командой «Пли!» – минометная батарея накрыла железнодорожное полотно, необходимое советским войскам, и лейтенант Кибальчик получил заслуженную «путевку» в штрафную часть (хорошо хоть, к стенке не поставили). Лейтенанта Блинова пронзил понос перед атакой – то ли съел что-то несвежее, то ли правилами гигиены пренебрег. Командовать взводом в таком состоянии он, разумеется, не мог, судорожно метался, юркнул в блиндаж, который мгновением ранее покинул командир роты… Говорят, что на суде хохотали даже члены трибунала. Но закон суров, а физиология вторична. У лейтенанта Ахмадянова при транспортировке по железной дороге пропало вверенное имущество – четыре станковых пулемета. Инцидент, как выяснило дознание, случился на одной из станций в Западной Украине, где в лесах бандеровцев больше, чем малины, а всплыло это лишь после прибытия на конечную станцию в окрестностях Одера. Комроты капитан Бугаенко проявил неуместное в боевой обстановке милосердие к врагу: при штурме деревни в Восточной Померании пленил два десятка солдат вермахта и, впечатленный их мужеством и самоотверженностью, сделал благородный жест: отпустил офицера – якобы повел расстреливать, а сам пальнул в воздух, козырнул и объяснил на ломаном немецком, чтобы проваливал. О благородстве капитана стало известно солдатам, и кто-то настучал в Особый отдел. Добродушный и безвредный майор Писарчук командовал медсанбатом и лично проводил операцию «походно-полевой жене» командира полка, которой при налете вражеских истребителей повредило ноги. Спасти конечности было невозможно, началась гангрена, пришлось ампутировать, невзирая на протесты и гневные реляции опечаленного любовника. Подполковник бушевал, хватался за пистолет, грозился лично расстрелять всех хирургов, у которых «руки из задницы растут». Апофеозом гнева стал отчет военно-полевого медика (бывшего ветеринара), в котором черным по белому было написано про «ампутацию задних конечностей». Писарчук этот ляп проглядел. Майор Орехов отбывал двухмесячный срок за «попустительство к мародерству» своих подчиненных – солдат повязали, когда они в массовых количествах отправляли домой посылки, набитые одеждой и «изделиями немецкого ювелирного промысла», а их начальник был не в курсе. Капитан Рывкун изнасиловал молоденькую полячку – внучку функционера из просоветского Комитета национального спасения (с возмущением уверял, что девица сама кокетничала и строила глазки, от чего, собственно, и пошатнулись моральные устои сурового офицера). Лейтенант Дережко, к удовольствию немцев, завел солдат на минное поле. Капитан Ситников напился в боевой обстановке и орал, что не будет исполнять вредные приказы, чреватые уничтожением его подразделения. Майор Богомолов с вверенной ему комендантской ротой едва не прошляпил знамя гвардейского полка: немцы прорвались на фланге, потрепали штаб, и, кабы не находчивость одного быстроногого сержанта, часть пришлось бы расформировывать, а память о ней – предать позору.