При имени Сальватора пес коротко пролаял с видимым удовольствием и оглянулся на дверь.
– Да, да, он там, в той комнате, с твоей хозяйкой. Верно? Так ведь?
Роланд подошел к двери, приложил морду к щели, образовавшейся между нижним ее краем и полом, и шумливо втянул в себя воздух, потом вернулся к Жану Роберу, положил ему свою голову опять на колени и закрыл свои умные, почти человеческие глаза.
– Ну-ка, посмотрим, кто такие были твои родители, – сказал Робер. – Дай-ка сюда лапу.
Пес поднял лапу и с удивительной осторожностью опустил ее в руку поэта.
Тот раздвинул и пристально осмотрел его пальцы.
– Ну, да, я так и думал, – заметил он. – Ну, а лет тебе сколько?
Он поднял губу Роланда, под которой оказалось два ряда страшных, белых, как слоновая кость, зубов; но в глубине пасти челюсти уже заметно ослабли.
– Так! – сказал Робер. – Мы с тобой, Роланд, уже не первой молодости. Если бы мы были дамами, то уже лет десять скрывали бы свои года.
Пес сидел перед ним невозмутимо. Ему, очевидно, было совершенно безразлично, знал ли Жан Робер его настоящий возраст или нет, а тот продолжал свой бесцеремонный осмотр, силясь найти подробность, которая более заинтересовала бы самого его косматого собеседника.
Через несколько минут он напал именно на то, что искал.
Шерсть у Роланда напоминала львиную и только на животе была несколько длиннее и курчавее. Но на правом боку Жан Робер заметил между четвертым и пятым ребром белый клочок.
– Что ж это у тебя такое, мой бедный Роланд? – спросил он, нажимая на эту точку пальцем.
Роланд слегка взвыл.
– Эге! Это рана! – проговорил Робер.
Он знал, что возле ран или на рубцах, которые от них остаются, окрашивающие шерсть масла теряют свою силу и что на конских заводах, пользуясь этим обстоятельствам, делают лошадям белые звездочки на лбах, прикладывая к ним раскаленное железо.
Но у собаки была скорее рана, чем ожог, потому что под пальцем складки шрама выступали довольно чувствительно.
Жан Робер принялся внимательно осматривать другой бок.
Там оказался точно такой же след, с той только разницей, что он приходился несколько ниже.
Робер и его нажал пальцем, а Роланд взвизгнул на этот раз несколько сильнее прежнего. Рана была, как оказалось, сквозная.
– А, мой милый! – вскричал поэт, – значит, ты воевал, как и твой великий тезка.