…Глаз открылся: всё в порядке,
Я лежу в своей палатке!
Справа – верная подружка,
Слева – Вовика макушка.
Память нудно возвращалась
Постепенно, но не вся,
А блаженство превращалось
В ломоту, сон унося.
Что же, вспомню я пока
Про банкет у земляка.
Но, увы, в мозгах туманно,
А в утробе так погано!
– Эй, стахановец, подъём! —
Крикнул я, и наблюдаю:
Вовик глаз открыл, но в нём
Что-то я не замечаю
Вдохновенья трудового
Или просто интерес.
– Эй, подъём! – ору я снова.
– Не кричи, разбудишь лес!
– Ах ты девственный романтик,
В зад тебе трёхцветный бантик!
– В смысле, русский триколор?! —
Вовик взгляд в меня упёр.
Вдруг:
– Сережёчка, дружок, —
Тих Алёнки голосок, —
Или дашь ты мне попить,
Или будешь хоронить
Моё девственное тело
В этом мерзостном лесу! —
И тихонечко запела,
Мол, беду свою несу.
Но – от прошлых возлияний —
Не хватило сил в гортани:
Коль была вчера ты пьяна,
Позабудь своё сопрано!
Всё! Негоже так лежать!
Нужно что-то сотворять!
– Вовик, твой язык востёр, —
Разжигай скорей костёр
И готовь нам завтрак, чаю,
Ты рабочий или как?
Это я права качаю?
Ах, ты, так твою, растак!
Ты меня совсем достал,
Пять минут тебе даю —
Чтоб костер горел, пылал!
Чай не тронь, сам заварю.
Только мы хотели встать,
Слышим вдруг:
– Едрёна мать! —
А потом пошли глаголы —
Их не помню я из школы.
Знобко вздрогнула Алёнка:
– Как орёт парнишка звонко!
Знаю я его беспечность —
Не оттяпал ли конечность?!
– Допустить вполне могу я, —
Говорю, – вопрос: какую?
Лишь не ногу, бога ради,
А не то – на шею сядет,
И таскай его потом,
Да на пару с рюкзаком!
Но Алёнке парня жаль,
И в глазах её печаль…
Вот в палатку Вовик влез с ним,
Своим личиком прелестным,
И уставился на нас,
Но один лишь смотрит глаз.
Глаз другой сочится кровью,