В первые учебные дни в школу нас водили воспитатели. Дети, сидевшие все свое детство в четырех стенах, и привыкшие ходить как утята друг за другом, строем или за ручку, плохо ориентировались в пространстве и даже потом взрослыми, путали дорогу в малознакомых местах. Воспитатели объясняли, как нужно вести себя в школе, как аккуратно нести портфели, чтобы не разлились чернила. И лишь когда дети запоминали обратную дорогу и возвращались самостоятельно, воспитатели больше не сопровождали. Детдомовские приходили и уходили сами.
В те годы школьники пользовались перьевыми ручками и чернильницами-непроливайками. Чернила заливали в чернильницы, и мы ставили их на дно портфеля. Нас было видно за версту: руки, лица, рубашки и даже портфели – все было выпачкано синими чернилами.
Ведь в драке мы сначала пускали портфели, отбиваясь ими. Влетало от воспитателей каждый день. Мучились с нами долго, пока не научили аккуратно обращаться со школьными принадлежностями. Не было дня, чтобы возвращались хотя бы относительно чистыми.
Карандашей и деревянных ручек хватало дня на три, не больше, они были обкусаны и изъедены до стержней и перьев.
В каждом классе училось по четыре человека из детского дома.
Нас узнавали издалека, дразнили и показывали пальцем:
– О, глядите! Детдомовские идут!
Потасовки с городскими происходили ежедневно, пока все не притёрлись и не усвоили, что лишний раз к нам лучше не лезть – себе дороже. Каждый детдомовец мог постоять за себя. Но домашние дети были совсем другие. Нам они казались чистоплюями, были слабенькими и ранимыми.
Запомнился один случай, сильно удививший меня. Мы возвращались домой, с нами вместе шли мама с дочерью. Я знала эту женщину. Она работала в школе техничкой, а дочь была отличницей в нашем классе.
Девочка всегда выглядела опрятно: заплетенная коса с бантом, белоснежная рубашка, белые гольфы. На нее было приятно смотреть. Лицо и руки всегда чистые. Я всегда удивлялась ее аккуратности.
Мать заметила чернильное пятно на блузке ребёнка и стала сердито выговаривать:
– Какая неряха! Я работаю весь день, чтобы одеть и обуть тебя! Почему ты не жалеешь моего труда!
Чувствуя свою вину, дочь оправдывалась:
– Мамочка, не расстраивайся. Я буду впредь аккуратна и постараюсь больше блузку не пачкать.
Мать продолжала раздражённо подталкивать ребёнка. Я шла за ними и во все глаза смотрела им вслед. Поразила реакция девочки. Почему не возмущается, не огрызается, не даёт отпора, как это делаем, мы? Почему позволяет себя толкать? На её месте я и слезинки бы не проронила. Кого она жалеет? Какие привилегии есть у этой женщины? Потому что она – Мама! Я удивлялась тому, как мои одноклассники произносили это слово. Как трепетно звучало оно из уст домашних детей. Я повторяла и ничего не чувствовала. Мама. Говорят, для матери, нет слаще слышать первый крик её ребёнка. Если бы матери слышали наши крики, не захотели бы рожать. Какая сытая жизнь не была, каждый пятый ребенок в детском доме растет через подзатыльники, тумаки и слезы, оплакивая свое существование, особенно если он не такой как все.