весу. Это весьма радовало отца Игнасио, принимавшего деятельное участие не только словом. Мельница вновь готова была поглощать зерно и давать приходу муку.
С другой стороны, он с нескрываемой тревогой сетовал на то, что отвоеванные у леса и камня поля, возделанные под пшеницу, табак и маис, нынче предаются забвению и вид имеют весьма плачевный, напоминая ему земельные участки в Венесуэле, предоставленные доминиканцами в личное пользование туземцам. Причина же здесь, в Калифорнии, крылась в ином… Нет, не в лени скуластой краснокожей братии, и не в языческом упрямстве —индейцы местных племен были на удивление мягкими и покладистыми детьми природы…
Причиной был страх, глубоко угнездившийся в их суе-верных душах. Он жил в лицах детей и взрослых, горящий и острый, ярко читаемый с первого взгляда. Пугающий всполох этого чувства падре стал примечать давно в блестящих глазах тех, кто приходил перед воскресной мессой на исповедь.
Он был схож с ядовитым отблеском ртути, и отец Игнасио угадал в нем боязнь – ощущение, которое он сам испытывал за истекший год более, чем когда-либо.
В очередной раз поднимая руку для творения крестного знамения, он поймал себя на том, что пальцы крепко сжимали колени. Он почувствовал кожей, что повис в руке страха, беспомощный, как крыса в когтях коршуна.
Источником ужаса было частое и таинственное исчезновение людей… Нет, это не была череда случайностей… За последние год-полтора смерть стала образом жизни миссии Санта-Инез, а точнее, всей Верхней Калифорнии. Казалось, над ее обитателями тяготел суровый и злой рок. Будто прокляты неведомым проклятием, они влачили лихое бремя беды и горя.
Рот Игнасио приоткрылся. Он смотрел на печально-молчаливый лик Христа и пытался что-то сказать. Руки его тряслись, лицо было искажено усилием.
Упрек в адрес краснокожей паствы застрял в горле доминиканца. Индейцы упорно отказывались выходить на работы в поля. Ни ругань с кнутом коррехидора Винсенте Аракаи, ни страстные призывы и увещевания его самого не действовали, не вразумляли запуганных людей.
Там, на далеких бобовых и гороховых полях, скрывавших изумрудные заросли дремучих гилей18, сгинуло уже два десятка людей. Четверых удалось отыскать, но лучше бы их не находили.
Падре сглотнул, утирая сырой лоб, тупо посмотрел на свои руки: они были мозолистыми, заскорузлыми в тех местах, где привыкли бывать черенки лопаты, мотыги и заступа.