– Если пространство искривлено, то в нем нет прямых дорог, – неожиданно сам для себя выпалил я.
– А вот и нет, мой странный друг, – откинулся на спинку кресла Эйнштейн. – Как раз, напротив. Представьте себе растянутую простыню. Представили?
– Ну да, – утвердительно кивнул я.
– А теперь мысленно положите в центр растянутой простыни арбуз!
– Именно арбуз? – на всякий случай уточнил я.
– Не обязательно. Ладно, положите в центр хотя бы дыню.
– Готово, сэр.
– Отлично. Что у вас произошло с пространством-простыней?
– Оно искривилось, сэр, под тяжестью спелой дыни.
– Вот как? Вы даже знаете, что ваша дыня спелая?
– Абсолютно уверен в этом, сэр.
– Уверенность – это хорошо. Главное, чтобы она не переходила в самоуверенность.
Чикита с беспокойством смотрела в нашу сторону, тщетно пытаясь вникнуть в то, о чем шла речь.
– Я все тебе потом объясню, моя хорошая, – успокоил я свою спутницу и потрепал ее по голове.
– Не отвлекайтесь, Странник, я не буду повторять дважды, – насупился Эйнштейн, – что вы теперь скажете про кривизну дорог?
Я немного подумал и сказал:
– Мне кажется, что я догадываюсь, о чем вы меня спрашиваете…
– И о чем же?
– О том, что из одной точки искривленного пространства в другую можно попасть двумя путями.
– Отлично, Странник, – похвалил меня сам Эйнштейн. – И что это за пути?
– Один по кривой траектории, ведущий по поверхности прогнувшейся под тяжестью дыни простыни, а другой напрямую, как бы сквозь дыню.
– Вы быстро все схватываете, – неожиданно проворно встал на ноги добродушный хозяин этого столь приветливого и уютного дома. – Этот короткий путь я называю “кротовой норой”. Когда-нибудь мы сможем самостоятельно проделать такую нору во Вселенной, и тогда любая, пусть даже самая отдаленная, галактика будет нам доступна. А сейчас я хотел бы сыграть вам Брамса. Вы любите Брамса, Странник?
– Признаться, я с ним не знаком, – потупился я.
– Ничего страшного, – вынимая из футляра потертую скрипку, сказал он. – Сейчас я вас с ним познакомлю.
С этими словами Эйнштейн ловко закинул инструмент на плечо, взял в правую руку смычок, прикоснулся им к напряженным струнами и заиграл дивную мелодию, которая, как я впоследствии узнал, называлась «Глубже все моя дремота…» Глаза моя закрылись сами собой, и я провалился в состояние полной гармонии и блаженства, из которого меня не могла вывести даже взволнованная Чикита, нервно теребящая меня за брючину…