Рехи рассматривал веселящую его сумятицу. Приблизившись вплотную к краю, он оценивал, кто идет последним в отряде. Им оказался не слишком мощный на вид парень. Рехи прикинул, что с легкостью затащит его наверх. Одновременно с мыслью последовало и действие: руки вцепились в плечи жертвы и немедленно зажали парню рот, чтобы тот не поднял тревогу. Стремительно уносящиеся мгновения – ничтожно мало, а на охоте они решали все. И Рехи успел.
Он кинулся вверх по карнизу, впиваясь жертве в шею, тем самым обездвиживая ее на время. Может, зубы эльфов тоже содержали парализующий яд, если многие жертвы теряли способности пошевелиться? Возможно. Но это никогда не интересовало его, уж точно не в момент охоты.
Рехи пировал на каменной террасе, куда ни за что не добрались бы люди. После первого глотка от восторга закружилась голова, после второго – тело благодарно отозвалось восполнием сил. И все-таки чего-то не хватало, чего-то неуловимого. С несвоевременным сожалением вспоминались совместные охоты. Зачем? От умерших остались только имена. Все, что было раньше, ветром унесло. Голод скорби, голод мести. Остался только кровавый пир посреди пустыни. Клыки врезались в плоть, размыкали артерии, вырывали сухожилия, словно кровопийца разучился находить вожделенную жилу.
Человек хрипел, но уже не вырывался, лишь с губ его слетал неразборчивый свист. Кого просил о помощи? Ведь уже попался, а хищник никогда не отпускает добычу. Но человеческий воин попытался из последних сил лягнуть эльфа, тогда Рехи выхватил оружие и полоснул под коленями жертвы, твердой рукой без колебаний перерезая поджилки. Никакой пощады, никаких чудес спасения, никаких идеалов и целей – в этой круговерти текло время коротких жизней.
Теперь хотелось чего-то большего, не просто насытиться: мучило непонятное желание схватить и растерзать, но не человека, а снесший деревню ураган, перерубить и искромсать тугие воронки смерчей, растоптать ветер. Попался же только неудачливый людской охотник, который трепыхался, словно лохмотья в бурю, дергаясь из стороны в сторону на подгибающихся ногах. Но клыки держали края рваной раны, язык слизывал багряные капли, и Рехи с торопливым наслаждением впитывал их, размазывал по лицу.
По мере утоления голода становилось легче, однако воронка на месте сердца по-прежнему зияла пустотой. Рехи никогда никого не любил – терпел, жил рядом, но не привязывался. А теперь почему-то мстил. Кому?