Сегодня он ждал Кента у его «Форда Эксплорер». Прислонившись к машине, они смотрели на футбольное поле, которое несколько часов назад значило так много.
– Мне очень жаль, – сказал Хакетт.
– В данный момент многие люди заслуживают сочувствия, но среди них нет меня.
– Кент, довольно скоро с вами захотят поговорить о том, что произошло, – сказал Хакетт. – И знаете что: вам проще поговорить со мной. Если я напишу об этом первым, интервью перепечатает Ассошиейтед Пресс. А когда к вам обратится кто-то другой, вы скажете, что уже дали одно интервью, и этого будет достаточно. Если станете молчать, все начнут истолковывать это на свой лад.
Ну и пусть истолковывают. Это никак не связано, всё уже в далеком прошлом.
Но Кент понимал, что это неправда. Совсем близко – и всегда будет.
– Мы достаточно давно знакомы, и вы знаете, что я не гонюсь за сенсацией, – сказал Хакетт. – Если не хотите о ней упоминать, то я…
– Нет, – Кент покачал головой. – Давайте. Поговорим о моей сестре.
Хакетт отвел взгляд, и Кент понял, что журналист действительно смущен. Он не всегда соглашался с тем, что тот писал в своих колонках, но ценил отношение к своей работе. Хакетт писал не о тренерах, спортсменах и соревнованиях. Он писал о людях.
– Пойдем внутрь? – спросил журналист.
Кент покачал головой.
– Нет, устроимся на трибунах.
Температура на улице была чуть больше нуля – утреннее солнце, скрытое тучами, еще не успело нагреть воздух, – а у Хакетта не было кепки, чтобы прикрыть лысую голову, но он кивнул и первым направился к рядам сидений.
Челси позвонила около полудня.
– Я только что узнала.
Ни вступления, ни вопросов, почему Адам не вернулся к ней ночью и почему его нет в офисе, хотя субботнее утро обычно заполнено делами.
– От кого?
– От полиции. Приехали, чтобы забрать ее дело. Там почти ничего не было. Им было трудно в это поверить.
– Они надеются. Не вини их. Мне тоже хотелось бы иметь больше. Мне… – Адам не мог продолжать и рассчитывал, что она подумает, что он пьян. Почему-то ему казалось, что так будет лучше. Безопаснее. Адам? Он не сломан, а просто пьян. Достоин твоего презрения, но, пожалуйста, не изливай на него жалость или сочувствие.
– Где ты? – спросила она. Ее голос был очень тихим.
– Дома.
– У себя?
– В единственном доме, который у меня есть.
– Да.
Адам молчал. Тридцать ночей подряд он провел у нее. А может, сорок.