И вскрикнули от боли струны… Заброшенные рифмы - страница 3

В трудную минуту обращается к любимой реке:

«Вот бывает положенье —

Лишь руками разведёшь:

Несмотря на притяженье,

Не взлетишь, не упадёшь.

Постоишь, да из боязни,

Холодея, словно лёд,

Возвратишься восвояси…

Волга – та не повернёт».

(«Над Волгой»)

Безусловно, не все стихи в этой книге равноценны. В некоторых есть журналистская прямолинейность – видимо, это издержки основной профессии. Однако большинство рассказов и стихотворений Клары Шаховой, что называется, цепляют, камертоном отзываются в душе читателя, заставляют сопереживать, задумываться о своём личном и о судьбе России.

Почти все мои стихи можно так и назвать – заброшенныерифмы – и в прямом, и в переносном смысле. Дело в том, что они роились в моей голове с детских лет. Где-то лет с одиннадцати я начала их записывать. К пятнадцати накопилось несколько толстых тетрадей. Однажды я села и все их перечитала. Конечно, я смотрела на свои детские стихи уже совсем другими – немного повзрослевшими – глазами. И мне стало стыдно. Я не увидела ни одного стихотворения, которое бы меня поразило, заставило бы перечитать ещё раз, запомнить какие-то необычные строчки… В это время мама разжигала огонь в плите-голландке в моей комнате. Когда она ушла, я собрала в стопку тетрадки и одну за другой побросала их в плиту через верхнее отверстие. Потом закрыла его, постояла немного, слушая, как бушует огонь, пожирая мои недостойные рифмы…

После этого я несколько лет не писала стихи. Нет, они, конечно, наведывались ко мне время от времени и просились на бумагу. Но я просто от них отмахивалась, а потом забывала. Значительно позже, уже в зрелом возрасте, некоторые всё-таки стала записывать, а иногда и публиковала. В основном же забрасывала черновики в отведённый для них картонный ящик и практически к ним не возвращалась.

И вот однажды, будучи уже на пенсии, я решила избавиться от хлама, накопившегося в кладовке. Безжалостно выбрасывала всё, что представлялось утратившим актуальность, в чём отпала необходимость. Схватилась за тот самый ящик. Сверху – неровно вырванный из блокнота листок, исписанный торопливым журналистским почерком. Читаю: