– Никон! – наконец крикнул он рядовому Никонову, шедшему справа от него, и не услышал своего голоса. Все медленно удалялись от солдата, оставляя его наедине с жуткой находкой. – Никонов! – заорал тогда Ярошенко во всё горло.
– Чего орёшь? – остановился Никонов.
– Тут кто-то лежит, – опять перешёл на шёпот Ярошенко.
– Говори толком, чего там мямлишь? Очки, что ль, потерял?
– Тут кто-то лежит, – показал пальцем Ярошенко на силуэт на белой осыпи.
– Ну, так подними его, – посоветовал Никонов.
– Давай вместе, – предложил Ярошенко. – Вдруг он живой.
– Ну, так пристрели.
– Ты что? Это же… это же человек! – приходил в себя Ярошенко. – Позови Крутова, а я тут постерегу.
С нескрываемым любопытством рассматривали солдаты и офицеры убитого. Это их первый убитый, это их первая жертва. Убитый лежал лицом вниз, неестественно подвернув босую ногу, на другой ноге был надет какой-то черевик, тонкие смуглые руки были раскинуты в стороны, у головы лежала круглая, с ободочком, мягкая шапочка. Всем хотелось посмотреть на лицо, но никто не решался перевернуть мертвеца.
– Обыскать! – приказал Трубецкой. – Документы, бумажки – мне! Всё – мне!
Документов и бумаг не оказалось, в задержавшемся луче фонарика белело молодое безусое лицо афганца.
– У нас в техникуме учились афганцы, – сказал Цыганок. – Мне кажется, я видел его.
– Мы за них, а они против нас.
– Не шейх, если судить по обувке, а туда же…
– Попробуй, пойми их тут… Восток – дело тонкое.
Трубецкого спросили, что дальше делать с трупом. Майор ответил, что если его не растерзают до утра шакалы, то подберут и похоронят свои.
У машин, издерганная страхом и неизвестностью, ждала охрана из двух рот. На обочине дороги в ряд лежали убитые, их было ни много, ни мало – семь человек.
– Точно стреляют, сволочи – сказал Хатынцев, глянув на убитых. – Один к семи. Если и дальше так будет, то…
Гайдаенко с Трубецким, проверяя колонну, подошли к машине, в свете фар которой копошился фельдшер, силясь облегчить страдания раненым. Это ему удавалось с трудом.
Громко, с выкриками, стонал Папшев.
– Что у него? – спросил Гайдаенко у фельдшера.
– Пустяки, – отмахнулся фельдшер, делая укол потерявшему сознание прапорщику Гатаулину. – Осколок попал в ягодицу.
Не обращая внимания на офицеров, Папшев раскачивался, как китайский болванчик, и всхлипывал протяжно и нудно.