…В те времена укрепления ещё кое-как сдерживали парриков. Города собирали вокруг себя врагов, как магнит железную стружку, замки и храмы чугунными ядрами висли на ногах непобедимых полков. Но подводили и они – на сей раз паррики ворвались внутрь на плечах защитников, сдуру решившихся на вылазку. Это был приговор, утверждённый богами – ухватив победу за пятку, военные идеалисты не отпускали её, и выбить их назад в поле было не проще, чем повернуть вспять время,…И всё же рыцари попытались.
Их отчаянную контратаку захватчики утопили в крови; быстро взяли верх в уличных боях – несмотря на то, что гвардийцы понимая, что пощады не будет ни им, ни их семьям, бились как никогда отчаянно – и, не откладывая в долгих ящик, овладели рубежом призамковых стен. Оставался только сам замок, сопротивлявшийся с упорством обречённого, но на него паррикам просто не хватило времени. Из ещё не разорённых областей, как всегда, превосходя врага числом, под грохот барабанов и напевы флейт, колыхая знамёнами, точно волна пеной, выдвигалась новая армия. Безногий Всадник, Фердинанд Грека, не уповая на непобедимость своих войск – Агнесс никак не могла отказать ему в уме! – торопливо подгребал под себя рассеявшиеся по стране отряды…
…Огромный, как будто великан из сказки, паррик поднял горящее знамя и, развернув полотнищем книзу, вогнал – так добивают врага – в сложенную заранее кучу тряпья. Оно занялось мгновенно, и огонь прихотливо извиваясь, потёк по улицам, словно нити татуировки по коже Агнесс: буквы складывались в предложения, предложения – в речь. Послание, выжигаемое по плоти города, гласило несгибаемость, непреклонность, неотвратимость возмездия; впрочем, слова быстро растворились в огненном озере. Когда всё закончилось, стоять осталась только закоптелая цитадель – последний зуб во рту дряхлого, разваливающегося на глазах рыцарского королевства. И – вонь горелого мяса, густая как сам йагурт, слизанный первыми королями с вымени бесформенной богини Шуб-Ниггурат. И – пепел, пепел, пепел! – паррики ушли, но, обозлённые упорством защитников, позаботились о том, чтобы никто не смог последовать их примеру).
Рыжий склонился над Агнесс и сделал первый надрез.
Хруст рассечённой кожи внезапно показался солдату оглушающим, а от вида выступившей крови ему – ветерану бесчисленных боёв – сделалось нехорошо. Рыжий пошатнулся, и только выкованный войной характер удержал его от того, чтобы выронить нож. “Считать её человеком” – опять повторил себе Рыжий – “считать её человеком”.