– Чего в пролубь-то пялишься? Уронил, что ли, чего? И забудь! Тут течение знаешь како? Даже коли чего потяжельше, ну там на дно опустится, так и по дну уволочет, не достанешь. Эй, ты чего застыл-то? – голос дедули наполнился чем-то вроде тревоги. – А где приятель твой? Вы ж вчерась вдвоем были?
Дим только плечом дернул. Говорить, объяснять, отвечать на вопросы было тошно.
Дедок подошел почти вплотную, оглядел истоптанный снег, изломанные края полыньи, похмыкал.
– Неуж утоп приятель-то твой? Ась? Утоп, что ли, говорю, вчерашний-то? Эх, городские! Сколько вам талдычишь, что стремнина, лед тонкий и нечего тут делать, все лезете. И кажный год одна и та же песня: беспременно кто-нить да потонет. А то и не один. И ведь прямо у берега, бывалоча, тонут. И очень даже просто. Тут нешироко вроде, зато глыбко, коль провалится – кранты. Чего пялишься-то? Не веришь? Ну ныряй тогда, ищи! Приятель-то твой, небось, уже в Ладоге с селедками беседы разговаривает.
С селедками? В Ладоге? Дим глядел на дедка с изумлением. Что он несет? Да, может, и нет никакого дедка? Может, это и впрямь домовой здешний? Или, как его, леший? Впрочем, вчера дедок совершенно точно был. Трифон Кузьмич его звали. Ленька ради него водочную литровку (запланированную, надо полагать, в пополнение егерской кладовки) из рюкзака вытащил. И отдал початую – «на дорожку». И что? Дедуля за добавкой пришел? Хотя на похмельного не похож.
– Эй, ты вовсе застыл, что ли? – затеребил его дед. – Ты погодь, мож, еще и выплыл дружок-то твой. Давно пропал? Там пониже пролубь есть, – он так и говорил «пролубь», Дим почему-то от этого вздрагивал. – Может, выбрался? Надо бежать, а то мокрому-то на холоде уж точно верная смерть. Шевелись, пошли, говорю! Погодь убиваться-то!
До проруби «пониже» шли, точнее, пробирались, оскальзываясь и хватаясь за мерзлые ветви, с четверть часа.
– Вот она, – остановился вдруг Кузьмич.
Дим и сам уже увидел – действительно, прорубь. Кто ее тут устроил? Жилья поблизости вроде нет.
– Там, – махнул рукавом дед, точно подслушавший Димовы мысли, – Лукинична живет, вдова бывшего лесника. Ейная пролубь. Вишь, тропинка? Вбок виляет, вишь?
Спустились пониже, к виляющей тропинке.
Вода в проруби была не сизая, как в той, возле избушки, промоине, а мутная, бело-коричневая. Как будто и не вода вовсе. Как будто кто-то бросил в прорубь лохматый овчинный тулуп – такой же, как у Кузьмича. Зачем?