Он даже не смог появиться на похоронах мамы. Была его жена –
высокая женщина со скорбным выражением лица, которая погалдела меня
по голове и сунула тысячу рублей со словами: «Возьми, Лёша, на
первое время, а там органы опеки тобой займутся».
Органы опеки и занялись. Уже на следующий день, едва от меня
вышла пожилая соседка, приходившая покормить меня с кастрюлькой
свежезаваренного лукового супа, заявилась мерзкого вида тётка,
представившаяся сотрудником органов опеки и попечительства
Маргаритой Львовной. Не разуваясь, с застывшей на физиономии кривой
миной прошлась по нашей (хотя теперь уже моей) двухкомнатной
квартире, после чего усадила меня за стол, а сама села
напротив.
— Ну что, Лёша Бестужев, собирай вещи, поедем устраивать тебя в
школу-интернат.
Я, конечно, ожидал подобного сценария, но всё же сделал
робкую попытку избежать сей незавидной участи.
— А можно я буду жить здесь один? Мне же будут платить пенсию по
потере кормильца?
Насчёт пенсии меня просветила как раз пожилая соседка. Однако
мой короткий спич даму из опеки не воодушевил.
— Видишь ли, Лёша… Во-первых, ты ещё несовершеннолетний, а
значит, в любом случае согласно букве закона должен находиться на
попечении взрослых. В интернате за тобой будут приглядывать
воспитатели, и там же ты окажешься в окружении сверстников, с
которыми тебе не придётся грустить, как если бы ты жил один, а всё
вокруг напоминало бы тебе о маме и папе. Во-вторых, эта квартира,
хотя и была приватизирована твоими родителями, уже тебе не
принадлежит. Ты, конечно, не мог знать, что твой папа в своё время
набрал кредитов в банке «Призма», и не смог их вернуть. Так что на
вполне законных основаниях жилплощадь переходит в собственность
банка. А теперь собирай вещи, нас внизу ждёт машина.
Лишь годы спустя я узнал, что квартиру буквально за бесценок
приобрела у того самого банка племянница Маргариты Львовны. А тогда
я, едва сдерживая готовые навернуться на глаза слёзы, взял с собой
кое-что из одежды и фотографию в рамке, где я был запечатлён
первоклашкой вместе с родителями.
Свой первый день в интернате я запомнил на всю жизнь. Вернее,
ночь. Ещё бы, местный отморозок по кличке Рыба, по виду
перекормленный олигофрен с выпученными глазами, вместе со своими
шестёрками решил устроить мне «прописку». Как выяснилось,
«прописка» заключалась в том, что я должен был стянуть с себя трусы
и встать раком. Вставать раком я отказался, после чего вступил в
неравный бой с превосходящими силами противника. Поскольку активнее
других свои потные ручонки ко мне тянул Рыба, тогда как остальные
пытались меня обездвижить, я изловчился и вцепился зубами в его
указательный палец. В тот момент от обуявшей меня ярости я мало что
соображал, и пришёл в себя лишь после крепкого удара чем-то тяжёлым
по голове. Вернее, оказался в состоянии грогги, чем Рыба тут же
воспользовался и, обезумев от боли и прижимая к себе искалеченную
руку, с воплем кинулся прочь.