Шмутциге бросил хлыща в камеру, и стал давить на него. Когда же задержанный плюнул ему в лицо, полицейский Циммерман потерял контроль, и забил хлыща до смерти. А назавтра оказалось, что говнюк, – сын депутата рейхстага, от социал-демократов, и папа на короткой ноге с одним из секретарей президента Гинденбурга.
Скандал случился громкий. Правящая партия всячески демонстрировала стремление к демократии и соблюдению прав человека. Правительству позарез требовалось показать человеческое лицо немецкой государственности странам большой тройки. А тут тупая полицейская громила забивает в застенке задержанного до смерти.
От тюрьмы Шмутциге спасло лишь то обстоятельство, что он был прав, задерживая отпрыска депутата. И растление малолетних, и наркотики, и все остальное имело место. Многие в полиции поддержали Циммермана, а часть шупо* (полицейский на сленге, коп) сами были не прочь придушить молодого негодяя.
В берлинской полиции, с одобрением отнеслись бы к «сильной руке» во власти, что дала бы приказ стражам порядка очистить улицы. В результате дело с большим трудом замяли, но детектив Отто Циммерман оказался на улице.
Мысли старшего детектива прервал топот многих подошв. Он поднял голову.
По проезжей части шел отряд наци. Развевался черный флаг с красным символом в круге, рослые парни с крутыми затылками молодцевато держали шаг. Черные рубашки, галстуки, блистающие сапоги, все аккуратно и по ранжиру. Немногочисленные прохожие останавливались и смотрели на СС. Большинство из них не могли сдержать улыбок, многие кричали «Да здравствует!», кое-кто вытянул руку в приветствии.
Клюг поймал себя на том, что одобрительно усмехается. Вот такие крепкие ребята и нужны, чтобы навести порядок, очистить страну от гнили либерализма и жидовской олигархии!
Он пересек Трептов, пересек Шпрее и в конце концов оказался на Штралау.
Маленькое серое здание больницы «Алмосен Готтес» на Крахтштрассе, окруженное голыми ореховыми деревьями, походило на картонную коробку с прахом, вокруг которой в горе вздымали костлявые руки все еще живые старики. Внутрь вела лестница с ветхими деревянными перилами, ступени вытерлись от тысяч шаркающих ног.
В маленьком вестибюле, где на полу в шахматном порядке лежали неровные голубые и кремовые плитки, в трещинах и изношенные по краям, Клюг показал свою бляху на ремешке толстой сестре милосердия, сидевшей за перегородкой? и спросил: