День, два, три, неделю.
Я задумалась – вот так просто наброситься на него и проучить? Что-то мне не позволяло такого сделать. Я стала нарочно замедлять шаги. Он тоже. Я стала почти бежать – он тоже.
И вот в один день я прислонила аккуратно папку к первому встречному столбу и повернулась лицом к преследователю – как новоявленный самурай я просто не видела другого выхода, хотя плохо представляла, с чего начну.
А он не остановился и не сделал вид, что рассматривает провода или забор, как бывало, – а продолжал двигаться по солнечной стороне прямо ко мне, пока не подошел совсем близко, так что я уже готова была толкнуть его в грудь.
– Давай дружить, – неожиданно сказал он.
Это было, как если бы он ударил меня в лоб. Я опешила.
А он смиренно стоял передо мной, и я рассматривала его умоляющие глаза и уже облупившийся от раннего весеннего солнца нос.
– У меня есть брат, – ответила я наконец надменно.
– Давай и я буду, – сказал он.
– Ты, ты просто дурак! – выкрикнула я и побежала.
Он догнал меня и протянул забытую папку.
– Дурак! – выкрикнула я еще раз уже со слезами, а когда прибежала домой, то долго почему-то плакала и никому об этом не рассказала.
А потом на городском межшкольном балу в восьмом классе он опять подошел ко мне, и я его сразу узнала, хоть все эти немыслимо долгие для детства годы мы жили как будто на разных планетах, ни разу не встретившись, – он учился в другой школе на другом краю города.
Мы встретились, и я перестала быть одиноким самураем в отсутствие брата, который учился в далекой столице.
Летом мы с Бобом плавали на лодках, бродили по днепровским кручам, кружились на карусели.
Зимой на той же карусели в морозном парке целовались на заснеженных лошадях, и Боб носил меня на руках по аллеям, где оставались наши следы.
Дома мама пекла для нас душистые яблоки, когда мы возвращались, сладко продрогшие.
Это Боб открыл для меня «Битлз» – он даже одевался, как Пол Маккартни, и создал музыкальный ансамбль в нашем городе, где был своего рода знаменитостью благодаря собственным талантам и принадлежности к семье разведчика, который жил среди нас, как король в изгнании.
Да, король мне нравился больше – на его лице никогда нельзя было прочесть ничего. Его короткое присутствие на городских праздниках, когда он приглашал меня на танец – по-военному статный, с жесткими глазами, – волновало меня и запоминалось намного больше, чем вереница ясных дней с его сыном.