Насколько невмоготу все это было дяде Мише, все мы поняли, когда однажды без всякого объявления войны он заявился к нам во двор с ружьем и поставил отца к стенке, пояснив:
– Сил у меня больше нет, Григорьич, терпеть.
Отец тут же обмочился, а дядя Миша – абсолютно трезвый, с лютыми глазами – шумно подышал перед ним и пальнул в нашу собаку, уложив ее тут же на месте.
Года два после этого между ними не было никаких контактов, и я уже пошла в третий класс, когда дядя Миша опять оказался на топчанчике перед отцом в заляпанном краской берете с неизменным: «А вот ты мне скажи, рабочий класс».
…я долго горевала тогда по той убитой дядей Мишей собаке.
Как-то со зверьем, которому я была самозабвенно предана, в нашем углу – зеленом тупичке, где стояли в основном дома городского начальства, – не ладилось.
Самое мое жгучее воспоминание: мы играем со щенком, а наш сосед, герой войны на протезе, из-за которого мы все, дети, его боялись до икоты, выхватывает у нас теплое тельце и, размахнувшись, бьет об забор так, что мозги разлетаются к нам в песочницу, – чтоб не лаял.
Я прибежала тогда домой, размазывая это теплое красное по лицу, и на все расспросы перепуганной мамы только мычала. Я мычала тогда несколько недель – язык буквально не поворачивался во рту.
В другой раз, когда занемог Черныш – приблуда, взявший на себя охрану нашего сарая, – мне удалось вымолить отца привести ему «доктора». Тогда это была редкость, после войны не до домашних любимцев: если что случится, умирали, как придется.
Пришел высокий худой дядька в черном плаще – а стояло ясное лето. У него были такие длинные пальцы, что казались похожими на связку крюков. У меня засосало под ложечкой.
Я толкалась в соседней комнате, когда отец провожал его из столовой, где они, как водится, приложились к графинчику.
– Ты его ко мне принеси. Я все сделаю, – говорил дядька.
– Нет, я сам, ломиком, сколько там дела, – ответил ему отец.
От этих слов в одну секунду в моей голове сложилась картина.
В таких подробностях, что мной буквально выстрелило к ним.
– Нет, нет, нет!!!
Я хватала их за руки, укусила черного дядьку за палец, поцарапала отцу, который меня уносил, лицо.
– Нет! Нет! Нет!
– Забери девочку, ее лечить надо, – кричал отец маме.
Все следующие дни я сидела над Чернышом и сторожила его.